Голубые цветочки
Шрифт:
— Я живу на барже, там, напротив, — сказал Сидролен.
— Достаточно. A Dieu! [33]
Квази-священник оседлал свой мопед и покатил к туристической турбазе для туристов. Сидролен, глазевший на прилежно трудящихся строителей, продолжил свою прогулку в том же направлении. За оградой из колючей проволоки множество альбионцев, брабантцев, нидерландцев, финнофонов, пиктов, галлов, остзейцев и норвегов с упоением предавались своим занятиям, каковые занятия состояли в беготне от автокаравана или палатки к туалетам, от туалетов к душевым,
33
Господь с вами! (фр.) — созвучно слову «адьё» (прощайте).
Рядом с Сидроленом толпились другие зеваки; один из них заметил:
— Дивимся на них, как на заморских зверюшек, а ведь это все же не зоопарк.
— Почти, — сказал Сидролен.
— Ну, не станете же вы утверждать, будто это не люди, а животные.
— Докажите! — сказал Сидролен.
— Они разговаривают.
— А попугаи? — сказал Сидролен, — разве они не разговаривают?
— Попугаи не понимают, что говорят.
— Докажите! — сказал Сидролен.
— Ну и зануда же вы! С таким занудой никакого душевного разговора не получается.
— Однако же он получился, и очень даже душевный. Признайте, что не каждый день вид туристической турбазы для туристов вызывает соображения, достойные того, чтобы записать их на магнитофон.
— Засунь свой магнитофон знаешь куда? — сказал с омерзением зевака и удалился, недовольно ворча.
Тот же квази-священник издали помахал Сидролену. Сидролен весьма учтиво ответил ему тем же, после чего вернулся к себе. Загородку и дверцу на откосе вновь оскверняли ругательные надписи. Достав банку с краской и кисть, Сидролен принялся их замазывать.
IV
На террасе кафе влюбленные парочки упражнялись в поцелуях типа «засос»; слюна текла рекой по их влюбленным подбородкам; среди самых оголтелых «засосочников» находились Ламелия и ее гортранспортист; особенно увлеклась Ламелия, а гортранспортист все же не забывал время от времени поглядывать на часы, памятуя о своих профессиональных обязанностях. Ламелия же, закрыв глаза, с поистине религиозным пылом предавалась изучению чужого языка.
Но вот настал миг расставания, и гортранспортист медленно приступил к процессу расстыковки; успех достигнутого ознаменовался смачным всхлюпом. Гортранспортист утерся тыльной стороной руки и сказал:
— Надо сваливать.
И он увлажнил пересохшую слизистую рта глотком пива.
Ламелия поглядела на него обалдело. Гортранспортист вынул из кармана монеты и, постучав ими по столику, довольно громко позвал:
— Гарсон!
Ламелия обалдело на него поглядела.
Гарсон приходит, чтобы получить по счету. В этот момент Ламелия кидается на своего гортранспортиста и повторяет трюк с засосом. Молодой человек вынужден объясняться жестами, весьма, впрочем, красноречивыми. Гарсон сгребает монеты. Зрелище засоса отнюдь не засасывает его. Он удаляется.
Гортранспортист предпринимает новую расстыковку. Он действует мягко и грациозно, результат опять сопровождается смачным всхлюпом. Затем он вытирает губы тыльной стороной руки и говорит:
— Теперь и вправду пора сваливать.
И осушив залпом кружку, проворно встает. На него обалдело Ламелия глядела. Она также встала, говоря:
— Мне спешить некуда, пройдусь-ка я с тобой.
— Да знаешь, счас час пик, я буду психовать из-за опоздания, так что трепаться с тобой все равно некогда.
— Ничего, я погляжу, как ты крутишь свою билетную машинку, послушаю, как ты выкликаешь остановки, и буду счастлива.
— Еще вопрос, влезешь ли ты в автобус. Народищу будет!..
И его-таки было! Двести семнадцать человек топтались на остановке, образуя очередь в полном соответствии с официальными предписаниями. Ламелия встала в очередь, начало очереди вошло в автобус, автобус переполнился, а она все еще торчала в хвосте, среди несостоявшихся пассажиров, когда ее красавчик элегантным жестом крутанул лицом к ним табличку с надписью «мест-нет» и прозвонил к отправлению. Автобус отчалил, гортранспортист помахал рукой, адресуясь, вероятно, к кому-то, затерявшемуся в очереди потенциальных пассажиров, которая непрерывно удлинялась. Ламелия круто повернулась и попыталась пробиться сквозь этот хвост, что шел в рост. Она двигалась против течения, а кругом говорили:
— Эй, цыпочка, сама не знаешь, чего хочешь!
— Ишь куда прет, как будто тут без нее горя мало!
— Ох уж эти бабы, семь пятниц на неделе!
— Прет поперек очереди, и ей еще слова не скажи!
Какая-то дама вдруг заголосила:
— Вы чего толкаетесь! Не видите, что ли, мой живот?
— Если вы беременны, — огрызнулась Ламелия, — то и становились бы вперед, где вам положено.
Тут какой-то гражданин, с ходу не разобравшись в этом диалоге, разорался вовсю.
— Расступитесь! — кричал он. — Расступитесь, беременной женщине плохо!
— Расступитесь! О Господи, вам что, непонятно? Тут беременная!
— Да расступитесь же! Почет беременным и слава материнству!
— Расступитесь! Расступитесь!
— Расступитесь пошире!
Ламелию выбросило из толпы сострадателей, словно пучок водорослей на нормандский пляж. Она удалилась. Вновь прошла мимо кафе: парочки на террасе как присосались друг к другу, так с тех пор и не отлипли. Вконец исполненная меланхолии, Ламелия добрела до набережной.
Так, мало-помалу, она добралась и до «Ковчега».
Сидролен отдыхал на корме; удобно растянувшись в шезлонге, он не спал и не дремал, просто глядел вдаль. Появление Ламелии ровно никак не повлияло на его дефицит активности. И только когда ему принесли укропную настойку с минералкой, он вышел из транса, приняв разом сидячее положение и решение сообщить следующее:
— Заходил инспектор по судовым налогам.
— А я ехала в автобусе, — было ему ответом.
— Осмотрел все, от носа до кормы.
— Кондуктор был ну прямо умора.
— И я удостоился его поздравлений.