Голубые цветочки
Шрифт:
VI
В то время как Пострадаль врачевал свои шишки и ссадины у местного эскулопа, герцог д’Ож ждал ужина в таверне Монталамбера, заглатывая, пока суп да дело, паштет из угрей и орошая каждый кусок добрым глотком кларета. Это привело его в прекрасное расположение духа, тем более что каждая минута приближала его к тому вожделенному мигу, когда должна была начаться собственно трапеза. Вот почему он весьма благосклонно встретил некоего индивида весьма изысканного вида, который приветствовал герцога столь грациозными
Наконец появился Пострадаль, перевязанный эскулопом, и вся компания села за ужин, который начался с трех супов различных цветов: первый — вегетарианский, второй — пейзанский, а третий — гурманский. Затем они полакомились жарким с двумя соусами: первый — с почками (нераспустившимися), второй — с мускатным орехом. Попутно осушались кубки. Тут подоспело второе жаркое, и, поскольку оно было сильно наперчено, делать нечего, — пришлось осушать дополнительные кубки; завершилась трапеза усахаренными фруктами и прочими усладостями. Правда, на прилегающих к таверне улицах царил голод, но что поделаешь, надо же было закончить обед как положено!
— Мой юный друг, — сказал герцог виконту де Голодрань, — не доводилось ли вам слышать о благородном сеньоре Жиле де Реце, маршале Франции?
— Как же, как же, мессир!
— Он был моим соратником на войне! И стал маршалом Франции в двадцать пять лет. Что вы об этом скажете?
— Скажу, что это прекрасный возраст для маршала.
— Не правда ли! А знаете ли вы, что с ним теперь приключилось?
— Я слышал, будто его заключили в тюрьму.
— Верно, и даже собираются обезглавить.
— Это меня безмерно удручает, мессир.
— Так вот, мой юный друг, знаете ли вы, зачем я покинул свой замок с д’ожноном и собираюсь провести несколько дней в столичном городе Париже?
— Мне это неизвестно, мессир.
— Так вот, мой юный друг, я собираюсь испрашивать у короля помилования маршала. Я полагаю, что негоже поступать так с освободителем Франции. Неужто оттого, что он поджарил на вертеле парочку младенцев, нужно забывать, какие услуги оказал он своей стране?!
— Ах, не говорите так громко, мессир, общественное мнение настроено весьма неблагосклонно к маршалу.
— Плевать! Я все равно поеду к королю.
— Куда же, мессир?
— Как это куда? В Париж, разумеется!
— Но короля там нет.
— Что за шутки! Неужто короля нет в его Луврском дворце, вход в который охраняет его недремлющая стража? Так где же он?
— На берегах Луары.
— Ну вот, стоило трудиться и освобождать столичный город Париж от годдэмов, чтобы король туда потом ни ногой!
— Мессир, я никогда не позволю себе критиковать нашего короля Карла, седьмого по счету, носящего это имя.
— Ну а я себе позволю! Я ведь герцог и имею полное право быть казненным на виселице о восьми столбах. И я прямой потомок Меровингов, а это значит, что Капеты мне в подметки не годятся [44] . Что он себе воображает, этот Капетишка! — без нас да пастушки Жанны (не будем забывать о пастушке!), без нас, повторяю, здесь до сих пор хозяйничали бы англичане. А посему я лично нахожу весьма предосудительным тот факт, что король не находится в своем столичном городе Париже, когда я пожаловал к нему сюда собственной персоной.
44
Меровинги (485–751), Капетинги (Капеты) (987—1328) — королевские династии Франции.
— Мессир, не вы один так думаете.
— Вы меня удивляете. Обычно я один думаю то, что я думаю.
— Да, но в вопросе о короле Франции вы найдете себе единомышленников.
— Надеюсь, что так! Любой высокородный сеньор испытал бы то же самое при подобном нанесенном ему афронте.
— И возжаждал бы мести, не так ли?
— Верно, черт подери, но с местью дело несколько затрудняется. Попробуйте-ка отомстить, когда у короля большая регулярная армия, плюс вольные лучники, плюс целохранители, плюс эта чертова артиллерия братцев Бюро!
— Кстати, о братьях Бюро: не кажется ли вам, что наш король слишком уж приближает к себе всяких худородных людишек вроде таких Бюро, или Жака Кёра, или Этьена Шевалье…
— Ей-богу! — воскликнул герцог д’Ож, — вы говорите как по писаному, словно книг начитались.
— По-моему, я читал это в книгах, — ответил Сидролен. — Бродячие братья-монахи водились еще в средние века.
— А сестры-монахини — те бродят и клянчат на каждом шагу, — сказал прохожий, — уж не знаю, средние ли это века или еще какие.
— Ну, все мы вышли из средних веков, — откликнулся Сидролен. — По крайней мере мне так кажется…
— Этот самый мотосвященник, — сказал прохожий, — по-моему, всего-навсего жулик.
— Меня он ни разу не обжулил, — ответил Сидролен, — потому что я ему ни разу не подал.
— Но вы могли бы подумать о других, — сказал прохожий, — о тех, кого он, вполне вероятно, обжулил.
— Я никому зла не желаю, — сказал Сидролен.
— Это вы так утверждаете.
Сидролен глядит на прохожего, чье лицо ровным счетом ничего не выражает, и в этот момент их окликают.
— Это к вам обращаются, месье, — говорит прохожий Сидролену.
— Здравствуйте, мадемуазель, — говорит Сидролен.
— Это к вам обращаются, месье, — говорит девица прохожему.
— Если я правильно понял, мадемуазель, — говорит прохожий, — вы путешествуете автостопами.
— О да, я есть туристка и канадка, и я…
Прохожий щелкает пальцами, и к тротуару подкатывает огромный шикарный уаттомобиль, — для таких больших уаттомобилей всегда находится место у тротуара; из него выходит шофер в ливрее, он распахивает дверцу, девица садится в машину, а прохожий говорит Сидролену: