Голубые искры
Шрифт:
– Травки заварю, будешь?
– Буду. Мама все кофе да кофе заваривает. Она его как-то по-особому варит, ее в Турции научили. А какие травки, дед?
– Душицу положу, мяту, головки красного клевера. Этот чай успокаивает. И сон хороший будет.
Дед выставил на стол сахарницу с сахаром, наколотым кусками, и выложил щипчики для колки сахара, нарезку батона, масло, для любимой внучки достал и открыл баночку красной икры, припасенной "на случай".
Внучка нацедила из краника самовара в кружку кипяток, налила коричневой заварки из чайника, намазала маслом ломтик батона, положила сверху ложечку икры,
– Деда, а раньше купчихи так же из самовара чай пили?
– С купчихами чаи не гонял, а у матери самовар был. И мы из него чай иногда пили. Правда, икры не было. Потом самовар я в металлом сдал.
Девочка явно наслаждалась церемонией чаепития. И бутербродом с икрой. В последнее время, заметив склонность дочери к полноте, мать стала ограничивать ее в пище, здесь же внучка могла позволить себе некоторые вольности в еде.
– Вера Федоровна не заставляет тебя снять материны серьги?
– Если мне претензии предъявлять, значит, надо и с этой белобрысой выдры Катьки Одинцовой сережки снимать. А этого она не сделает: перед Катькиным отцом она балдеет, как дурочка. Начинает прическу поправлять, наивно глазками хлопать. У нее, деда, даже голос становится другим - грудным, ласковым.
– Опять ты о взрослых судишь нехорошо. Нельзя так, Зина!
– Это же все видят, деда! Пусть бы где-то в коридоре ворковали, а то, бывает, прямо в классе. И о нас забывают.
– Не вам судить о взрослых, внучка.
Попив чаю, внучка подошла к окну.
– Что-то долго маман не едет. Генриху, наверное, снова лапшу на уши вешает.
– Езжай на автобусе. Остановка рядом.
– Я на общественном транспорте уже не езжу, деда. Или с мамой, или с папой, или деньги маман на такси дает. Последний раз ехала в автобусе - толкаются, какой-то мужик рядом стоял, вроде одет прилично, руки чистые, а воняло от него всю дорогу каким-то заводом. Маслом машинным, что ли! Старик, божий одуванчик, удостоверение ветерана кондукторше под нос совал и уронил монету на пол. Так пол-автобуса ему этот вшивый рубль искали! Толкались.
– Может, этого рубля ему бы не хватило, чтобы буханку хлеба купить!
– Что, он у него последний, что ли, был!
За окном послышался сигнал легкового автомобиля.
– А вот и маман за мной. Прощай, деда! Спасибо за чай!
– внучка сунула ноги в сапожки, накинула шубку, схватила ранец и убежала.
В комнате снова стало сумрачно и тихо. Яков Петрович задумчиво посмотрел вслед упорхнувшей внучке и включил телевизор.
Дочь навестила Прохорова через три дня после прихода внучки. Она снова привезла сумку свежих овощей и фруктов, разместила все это в холодильнике. Отец покорно молчал. Потом переоделась в свой старый халат, разулась, взяла ведро и тряпку и принялась за уборку квартиры. Ей было привычно и даже приятно прибираться в квартире своего детства. Здесь она не была "мадам Малининой", уважаемой Мариной Яковлевной, которой всю черную работу делала прислуга, которая стыдилась даже перед мужем вытереть тряпочкой с полочки в доме пыль. Здесь она была Мариной Прохоровой, которая с ранних лет была для отца и кухаркой, и уборщицей и нянькой. Она не посещала спортзал, и ей было приятно ощутить силу и ловкость своих рук, почувствовать легкую усталость мышц после физической работы. Ей нравились и постоянные диспуты с отцом, переходившие иногда в ожесточенные споры. В них и отец, и она могли выговориться откровенно обо всем.
– А эту рухлядь ты, отец, с какой мусорки притащил? Зачем тебе это? Пыль собирать?
– Это не рухлядь, а патефон. Я музыку слушаю.
Яков Петрович завел пружину, поставил пластинку. Раздался шипящий звук, потом пощелкивание, и женский голос запел о том, как в Дунайских волнах встретились мадьярский цветок, болгарская роза и югославский жасмин, румынская лилия, Молдаване, Украинцы - "дети Советской страны, бросили тоже цветы полевые в гребень Дунайской волны", и образовался венок, красивый и яркий, в котором каждый цветочек был к месту. "К цветку цветок, сплетай венок, пусть будет красив он и ярок. Пусть будет красив он и ярок!" - пластинка закончилась шипением.
– Ну и где теперь твой венок? Болгары от румын колючей проволокой отгородились, молдаване приднестровцам в горло готовы вцепиться, поляки Львов и поместья свои требуют, украинцы своих же в Донбассе "градом" поливают. Где веночек-то, отец? Красивый и яркий!
– Вы и Россию всю разодрали. Я в Пицунду, к морю, на песочке греться тебя маленькую возил, в Грузию чачу пить летали. А сейчас что Турция, что Абхазия, что Грузия - один черт, заграница.
Дочь с тряпкой подошла к окошку и увидела два горшка с растениями. Один декабрист отца пышно цвел белыми цветами, второй горшок с таким же декабристом опустил бессильно веточки на подоконник, цветки от них отвалились и валялись рядом.
– Отец, а второй цветок у тебя откуда? Был же один?
– На прошлой неделе мы Елену Кузьминичну похоронили. Это ее цветок. Он осиротел, я его себе забрал. А он цвести отказался: видно, по хозяйке горюет.
– Сколько лет прожила твоя учительница?
– Восемьдесят четыре годика.
– Свое отжила, слава богу. Сейчас срок дожития пенсионерам увеличили, установили девятнадцать лет. Если посчитать, что на пенсию она вышла в пятьдесят пять, то на десять лет больше срока дожития прожила.
– Вы что, и 'дожитие' установили? Мне сейчас семьдесят четыре года, на пенсию я вышел, отработав сорок два годика, в шестьдесят, прибавить еще девятнадцать, значит, через пять лет меня пора в гроб класть? А если я еще год протяну? Значит, этот год я чей-то чужой кусок хлеба есть стану?
– Денег, отец, у государства не хватает, денег. Страна стареет. Пенсионеров все больше и больше.
– А куда деньги делись? Миллиарды за границами в оффшорах. ОБХСС на вас нет. Сталина бы вам. Живо все деньги нашли бы.
Дочь села на диван к отцу. Обняла его.
– Отец, вспомни, как мы с тобой в то время жили. Тебе давали два килограмма мороженого мяса по талонам, колбасы палку. А о легковых машинах и мечтать нельзя было: очереди на годы. Ты, передовик производства, орденоносец, изобретатель, пятнадцать лет отработал, чтобы получить эту квартиру. А посмотри сейчас: машины чуть не в каждой семье, и не по одной. Люди строят особняки, хрущевку продать - уже проблема. Операции на сердце делают сотнями. Кому-то за деньги, а кому-то и бесплатно, по квотам государства.