Голубые капитаны
Шрифт:
Зам говорит длинно и монотонно. А букашка лезет к пробке! Наверное, на ее лапках присоски. Никогда не думал, что у зама такой нудный голос… Но это уже говорит не он! Кто?.. Кажется, инструктор райкома партии. А сейчас?
— Вы помните ледяную стужу прошедшей зимы? Я по приказу коммуниста Терепченко выгнал своих пилотов на аэродром копать в мерзлой земле ямы для креплений самолетов. А ведь люди были в ботиночках и форменных пальто! И хотя вовремя вмешался председатель месткома, восемь человек вышли из строя, взяли больничные листы. Восемь пилотов! А кому летать? И вы думаете, командир понял свою ошибку? Нет! Он кричал на больных и на врача: «Симулянты! Уволю!»
«Да ведь это Корот! — удивился Терепченко. — Мой выдвиженец Корот? Не может быть!»
— Ты бы эскаватор посадил в кабину! — крикнули Короту из зала. — Сам-то сделал вывод?
— Стараюсь, а что из этого выйдет, не знаю.
«Знаешь, все знаешь! Ничего хорошего для тебя не выйдет. Козыри не те выбрал, Корот. А букашка ползет. Она уже на пробке графина… Стой! Зачем?» — чуть не крикнул Терепченко вслух, когда чья-то рука выдернула пробку и наклонила к стакану графин. Забулькала вода, и освеженный голос председателя собрания начал считать:
— За — сто шестьдесят! Кто против? Раз, два… Против шестьдесят восемь. Воздержавшихся?.. Двадцать четыре! Итак, по большинству голосов коммунист Терепченко проходит в список для тайного голосования.
Терепченко поднял голову и встал, когда выбрали счетную комиссию и объявили перерыв. На этот раз он ушел в свой кабинет, снял телефонную трубку прямой связи с Приволжским управлением ГВФ. Пока соединяли, он сидел, барабаня пальцами по краю стола. Встрепенулся, когда в трубке послышался голос начальника управления, старого друга, помогшего когда-то выбраться из «медвежьего угла».
— Вася?.. Угадал. Да, я тебя беспокою… Здравствуй!.. Как сажа бела… Нет, дома все в порядке. А у тебя?.. Привет Елене Ивановне и Оленьке… Извини, я по делу. Парторг собирает против меня кворум. Копает!.. Да нет, не чувствую, а уже слышал прямые и безответственные выступления… Суть вот в чем… — И Терепченко торопливо рассказал о ситуации, сложившейся на собрании. — Из твоего политотдела здесь человек сидит, словно в рот воды набрал, ты сказал бы ему пару слов, пусть кой-кому мозги вправит!.. Какой план?.. А-а, выполняем по всем показателям — готовь благодарность, и знамя, наверное, у казанцев отберем!.. Что?… Нет, не читал… Лучше поздно, чем никогда… Так позвать твоего политика? Дай ему инструктаж… После трудно будет исправить!.. Прочитаю, прочитаю. Ты… Алло! Алло! — Терепченко тихо положил трубку на рычаг. — Ишь ты, не стал разговаривать…
Он сжал ладонями щеки, постоял, глядя в потолок, потом резко нагнулся к низенькой этажерке, где лежали в беспорядке журналы «Гражданская авиация», и, выбрасывая их на пол, нашел мартовский номер. Чуть не отрывая листы, дошел до статьи «Размышление у окошечка диспетчера» и, пробежав ее глазами, начал внимательно читать абзац: «Да, местничество многолико! Пилоты, к примеру, с опаской летают в Саратов. Как пишут в редакцию командиры кораблей Черсков и Подсевакин, прибывшие туда из Куйбышева самолеты под разными предлогами задерживаются, чтобы воспользоваться их загрузкой. Так руководитель подразделения товарищ Терепченко, несмотря ни на что, выколачивает «свои» тонно-километры. А то, что своими действиями он обрекает самолеты соседнего, сиречь «чужого», подразделения на не производительные простои и тем самым наносит ущерб государству, его, Терепченко, мало трогает. Были бы в ажуре «свои показатели»!
Первая мысль: Романовский! Но, дочитав статью, увидел незнакомую подпись «Н. Клавин». Легче не стало.
Терепченко не сразу откликнулся на робкий стук в дверь и на слова зама, приглашавшего голосовать.
Он, почти не глядя, вычеркнул из списка последнюю фамилию, сунул листок в щель фанерного ящика под сургучной печатью и опять ушел из зала.
Через тридцать минут председатель счетной комиссии зачитал протокол:
— …Опущенных бюллетеней двести восемь. Испорченных нет. По большинству голосов в состав партийного комитета прошли… Аракелян, за — двести четыре, против — четыре. Опарин… Романовский… Шамсуддинов…
Фамилии Терепченко в списке не было.
«Борис Николаевич, здравствуй!
Получил твое письмо. Разбередил ты старика — не сплю третью ночь. Одобряю ли твои действия по поиску Иванова сына? Мы же говорили об этом. Поезжай навестить могилу Катюши, там прочитаешь слова — их высекли в граните по моему приказу. Не откладывай поездку в долгий ящик. Тебе не положен отпуск, но я знаю вашу работу, возьми отгул за неиспользованные выходные. На обратном пути загляни, поговорим. То, что ты задумал, по-моему, неэтично.
По вопросу отстранения тебя от полетов сегодня выезжает в Саратов инспектор. Он разберется. Но если ты виноват, как в случае с В. Тумановым, — пощады не жди.
С приветом, В. Смирнов».
Романовский перечитывал письмо в пассажирской кабине самолета, вылетевшего ранним рейсом на юг. Самолет шел в прозрачных слоистых облаках, и пассажиры дремали в мягких креслах, убаюканные рокотом моторов.
Из пилотской кабины выскользнула стюардесса. Кокетливо поправив синюю пилотку и одернув курточку, она звонко сказала:
— Внимание, товарищи пассажиры! Самолет приближается к цели нашего полета — городу Симферополю. Через две минуты начнем снижаться на посадку. Прошу застегнуть привязные ремни и не курить. Метеостанция аэропорта обещает встретить нас теплым бодрящим дождичком, так что не забудьте расчехлить зонтики, дорогие женщины. Мужчины, достаньте калоши. Экипаж благодарит вас за хорошее поведение и надеется на взаимность. Мне многие говорили, что кофе был крепким, боржоми — холодным. Книгу жалоб даю по первому требованию улыбающегося пассажира. Кстати, если не забыли, меня звать Мария Пробкина. Еще раз прошу застегнуть пряжки ремней. Мужчины, будьте галантны, помоги те дамам! — Стюардесса, улыбнувшись пассажирам, подошла к Романовскому.
— Борис Николаевич, послезавтра наш рейс на Москву. Может, успеете и полетите домой с нами?
— Постараюсь, Маша.
— Мандаринов для нашей дворовой пацанвы я куплю точно по вашему заказу. А теперь до свидания!
— Всего хорошего!
— Товарищ летчик, говорят, если открыть рот, давить на уши не будет? — спросил Романовского сосед, когда самолет начал терять высоту.
Романовский взглянул на контрольные приборы под по толком. Стрелка вариометра застыла между цифрами 2 и 3 метра.