Голубые капитаны
Шрифт:
— Нормально, — спокойно ответил Романовский.
— Я вам говорю: прекратить руление!.. Вот так. Теперь потихоньку двигайтесь к полосе.
Когда «супер» взлетел, диспетчер сказал раздумчиво:
— По-моему, он не превысил скорости движения по земле, разрешенную на самолете, оборудованном тормозами.
— Вы бывший истребитель, вот вам и кажется, — миролюбиво возразил Терепченко. — Не можете привыкнуть к нашим черепашьим скоростям. Но работаете, молодцом! Передайте восемьсот восемьдесят второму на борт: после полета
— Может, не портить ему сейчас настроения?
— Передайте! И не забудьте записать нарушение в журнал.
— Слушаюсь!
Командир отряда уходил с ДП в хорошем настроении. Мысль поставить Романовского в ложное положение, унизить пришла к нему мгновенно, как только он увидел сомнительную ситуацию. И не потому, что думал раньше, как бы наказать, прибрать к рукам неугодного человека. Сработала выработанная в борьбе за место под солнцем привычка «хватать быка за рога, пока он еще не боднул больно». На военном языке это называется «упреждающим ударом». Подобной тактике научила жизнь.
В детстве он был самолюбивым, обидчивым мальчишкой. И практичным. Его идея засеять картохой укромную пустошь в лесу и не платить с нее продналог и другие подобные идеи приводили в восторг отца.
Закончив летную школу, он получил назначение в такой «медвежий угол», что хоть волком вой от нелетной погоды, скуки и безденежья. А его друг попал в подразделение аэрофлота другой республики.
По служебной лестнице Терепченко взбирался медленно, хотя не сомневался в своих незаурядных организаторских способностях и летном таланте. Чтобы ускорить взлет, пришлось очередной раз «упредить» одного из выскочек (напоить, а потом «нечаянно» показать начальству).
Если приходили на память подобные истории, он не терзался, как мягкотелая девица, считая подобные действия не подлостью, а самообороной. Он действовал не ради карьеры (как понимают ее искатели легкой и сладкой жизни). Используя неэтичные методы продвижения по службе, занимал пост и смело брал на себя ответственность, иногда очень тяжелую. Считал, что лучше приложить усилия и пробраться самому, чем допустить к рулю случайных, блатных.
Гордый, самолюбивый, он научился подчиняться, и не как-нибудь, — беспрекословно. Такое качество быстро оценили. Друг, попавший в благоприятную служебную обстановку, стал начальником одного из управлений ГВФ и предложил ему должность командира отряда на подведомственной территории.
Научившись подчиняться, Терепченко стал нетерпим ко всем, кто этого не умел. Никчемные, вредные люди, способные только на демагогию, — эти люди не умели жить и по этому не имели права на устойчивые блага, а только на по дачки. К ним с первой же встречи он отнес и Романовского. А когда тот написал фельетон в газету, — утвердился в своем мнении: люди, выносящие «сор из избы», не болеющие за свой коллектив, не помощники в работе, от них надо избавляться или приручать.
Когда Романовский, вернувшись из полета, зашел в его кабинет, лицо Терепченко приняло насмешливо-скептическое выражение. Он сидел, раскинув руки, ухватившись за углы полированной столешницы.
— Сегодня, товарищ Романовский, вы допустили нарушение, превысили скорость движения по земле, что грозило столкновением с другими самолетами. На свидание, что ли, спешили?
— Нарушения не было.
— Послушаем запись магнитофона?
— Разговор был, а нарушения нет. Я рулил с нормаль ной скоростью.
— Значит, руководитель полетов ошибся?
— Без сомнения.
— И вы можете доказать?
— На самолете нет прибора, фиксирующего скорость руления, так что придется поверить на слово. Можете спросить механиков, они тоже видели.
— Неделю тому назад я, кажется, изъял у вас первый талон нарушения? Законно?
— Вполне.
— А теперь…
Терепченко помолчал, смакуя предстоящую сцену изъятия второго талона у Романовского, и уже видел поблескивающий стальной зев ножниц, с хрустом сжимающий плотный кусок бумаги. Эта операция для гражданского летчика побольнее хирургической: ножницы на целый год отрезают нить, связывающую человека с небом.
— Для меня достаточно авторитетен руководитель полетов — сказал он. — Прошу ваше пилотское свидетельство.
— Зачем?
— Не будьте ребенком, Романовский. За такой проступок согласно Наставлению положено изъять талон.
— Не было нарушения.
— Неосмотрительно живете, Романовский. Распыляетесь. Вам хочется схватить павлина за хвост и в небе, и в газете, и профсоюз еще на себя взвалили. Не многовато ли? Целесообразно выбрать одно из трех. Вернее, из двух: летную нагрузку я с вас сегодня сниму.
— Это не сделает вам чести. Более того — будете раскаиваться.
— Угрожаете?
— Совесть вам покоя не даст.
— Гм… Совесть… Абстрактно, Романовский!.. Почему вы меня не любите, почему всеми средствами пытаетесь меня опорочить, подорвать авторитет? Нас в кабинете двое — говорите открыто, хоть матом ругайтесь, но дайте мне понять вашу суть. Что вы за штучка, Романовский?
— До сего дня я был о вас неплохого мнения.
— Конкретней!
— Считал неплохим организатором…
— Вы зря нервничаете, товарищ командир, перебиваете меня.
— Что значит — считал?! Вам ли оценивать мою работу? А если и считали, почему поливали грязью в своих фельетончиках? Почему поливали грязью в беседе со Смирновым? он, видите ли, считал!
— В газету я писал о недостатках в отряде.
— Отряд — это я!
— Тогда о чем нам с вами говорить?!
— Вот именно! Я оставлю вам талон в пилотском, если вы прекратите кляузничать в газеты и будете заниматься только своим основным делом.
— Это что, своеобразная взятка?