Голые мозги, кафельный прилавок
Шрифт:
Но в этот раз кино не было, я вошел и брал еду под «Сиреневый туман над нами проплывает», затем – неожиданно – возникла «Шерришеррилэйди», но затем уже логичнее: «Плот, мой плот», «Трава у дома». Это оказался – посмотрел на плазму – какой-то сборный концерт с логотипом «Авторадио». Потом, впрочем, появилась иностранка и запела что-то по-английски, но эту попсу я уже не знал. Тело себе ело, а когда еда закончилась, я ушел и не знаю, что там заиграло дальше. Да, еще до этого мне стали отвечать на тему «Платформа Яуза / Платформа Лось». Примеры (не стану указывать авторства): «Пиздую в электричке / ни хуя не спалось». Ну естественный вариант. А также: «Все так мечталось / Но не сбылось!», «Я сделал паузу… И понеслось!», «Тут не проскочишь на авось», «Платформа Яуза / Платформа Лось, как здесь дышалось нам и как еблось». «Все наше это, – Ядрена Рось!» Типа скриншот реальности, логично. Но все же, почему тянет на рифму-кальку, типа «она мечтала – и не сбылось»? Может же быть и так, например: «Там, где с землею обгорелой / Слился, как дым, небесный свод, / Там в беззаботности веселой / Платформа Яуза / Платформа Лось»?
Обычно,
И тут, вот в этот момент (18 мая 2015-го) А. Сучилин сообщил в соцсеть следующее: «есть такой жанр – макеты. в музыке это сыгранные мидями и паршивыми звуками указивки для музыкантов – что играть. но иногда они, макеты, очень смешно сами по себе звучат. типа группы „резидентс“. я вот сделал макетку для выступления в акции памяти Ивана Соколовского. опубликовать? чтоб потом сравнивали и говорили: а какое, собственно, оно имеет отношение?» Я написал ему: «похоже, ты сделал мне текст – как раз пытался ощутить формат. а еще какие детали, скажи? макета имеется в виду». Andrey Suchilin: «ну детали простые – что кто играет. только без вариациев. и кто размечает смены текста и как. приходит и говорит: ту-ру-ру, новая часть». Andrew Levkin: «То есть типа этакий мехмат типа с отмашкой „Ну и так далее, понятно…“ – имеет место?» Andrey Suchilin: «канешна. ладово-тональный высший математик».
Значит, такая штука в природе есть, и она работает. Хорошо. Когда-то я хотел сделать текст как сборник лупов (loops), но не сошлось. Теперь попробую макетку. Вроде тема не новая, с кусками по условному сценарию люди работали (да хоть Курехин), но тут как-то иначе. А что до подробностей об А. Сучилине – это гуглить. Тут же не про таких, как он, а про коллективное тело – если это еще было непонятно.
Возвращаясь на шаг: что же они перетирают, эти командированные в столовой? Уже и съели все, а сидят – кто-то в одиночку, другие по двое-трое, шапки отложены, в костюмах и галстуках (привычных для них, вовсе не парадных), что-то обсуждают. Откуда они сюда пришли и с кем ведут дела? Понятно, что эти дела где-то в окрестностях. Но министерств здесь особо нет, есть расширяющаяся во все стороны через новострой Вышка, Высшая школа экономики, но у них фактура не та. В сторону Вышки уже вообще все иначе, со всякими как бы западными вывесками и общим уклоном в варианте магазинчика «Презервативная» в начале Кривоколенного, напротив «Шеш-Беша» – художественно оформленная лавка, там конкретно презервативы продают. Раньше там и машина была припаркована, разноцветная, с шариками и той же надписью. Теперь ее не было, вывеска и лавка остались, в витрине порхают кондомы с крылышками. Рядом дом, где Пушкин читал Веневитинову «Бориса Годунова», отреставрированный в сторону новодела; возле металлических ворот какого-то вечного служебного метростроя. Что до клиентуры «Презервативной», то тут тоже есть недопонимание: чего они так ведутся на вторичные детали? Ну средство же, а не цель, в общем-то. Но, возможно, для них они и могут быть сутью, вероятна и такая рецепция, предположительно – с большой долей символизма. Откуда мне знать, из каких соображений и с какой целью они производят физические транзакции. И что для них первично – желание или сами презервативы? Собственно, если бы это про желание, так тут вокруг аптек полно, то есть что-то тут заведомо выше быта, а также отчетливая ритуальность.
В «Художественном журнале» (уже давно, № 28–29) Н. Буррио в «Эстетике взаимодействия» (глава «Сотрудничество и контракты») упоминал вариант: «Художники, которые предлагают в качестве произведений искусства:
а) моменты общности;
б) объекты, создающие общность, также обращены в своей работе к сфере взаимодействия. Так, предметом художественного проекта может стать исследование взаимодействий, существующих, предположим, между художником и его галеристом…»
Например, «многие работы Норитоши Хиракавы строились на провокации реальной встречи. Так, его работа над выставкой в галерее Пьера Хюбера в Женеве (1994) началась с публикации объявления: он подыскивал девушку, готовую поехать с ним в Грецию в путешествие. Материалы этой
Здесь они могут входить в связь через данные аксессуары, значимость покупки в этой лавке может превосходить значимость физического контакта как такового. Собственно, что-то такое же маячит у них и в еде, даже по названиям: митболлы, смузи и т. п. Паффы, сабы, еще какая-то хня. То есть тут внутренняя кодировка социальной группы, выделяющей и фиксирующей себя в общем, коллективном теле. Причем именно в нем, а не просто общие склонности, приводящие к групповой организации, – тогда можно было бы проще. Определенный внешний импульс очевидно присутствует. Или желание такого импульса, который, соответственно, может быть практически любым. Дело в коллективном чувстве связи, в наличии именно такого – не векторного, а скалярного – желания связи. Внутри, само собой, общего коллективного тела.
Таким же скоплением, профильным телом будет и ФСБ. Разумеется, о нем говорим потому, что тут Лубянка. Его махины со всех сторон, но – еще раз – маловероятно, что командированные из столовой приезжают именно туда: какие-то у них все же в основном групповые разговоры, а туда корпоративно вряд ли ходят, да и вслух бы перетирать не стали, и слышно больше о какой-то хоздеятельности. Наверное, сработало сарафанное радио – кто-то накнокал в центре относительно дешевое место, где можно посидеть с делами, и эти люди могли прийти и не с соседних улиц, таких мест не так и много. Чуть дальше есть и Госдума, и администрация президента. Там, поди, на визитеров столовые не рассчитывают, по пропускам, скорее. Не говоря уж о том, что АП пару лет назад отсекли чугунным забором. Или уже года три назад? Они там склонны к автаркии. Да, а тут новеньких опознаешь по тому, что подносы с грязными тарелками они не относят. Ну, или, может, такие уж начальники где-то там у себя, что это не приходит им в голову.
Лубянка тут не в инфернальном смысле, но реально же вокруг просто тучи информации, во всех этих зданиях с их подвалами. Как в электронном, так и не в электронном виде. Служба для них как служба. Интересно, где они курят? Возле офисов не стоят, как многие другие. К вечеру, около пяти вываливаются изо всех дверей вокруг – никаких отличий, москвичи как москвичи, не ощутишь, что у них какая-то специфика. Может, и нет ее вовсе. Отсутствие различий наглядно за «Библио-Глобусом» в сторону Лубянской площади, к метро. Там, где на тротуарах возле Музея Маяковского продают старые книги. Совершенно какие-то этакие: «Куда поехать ловить рыбу», «Обработка шубной и меховой овчины», «Сборник научных работ комсомольцев Академии Наук СССР» в алой обложке. В.И. Ленин, «Материализм и эмпириокритицизм» и – внезапно, хотя и тоже потертая – Зигмунт и Ганзелка, «Африка». Значки там же, ГТО и т. п.
Они ж там, оттуда – такие же. Пишут, наверное, в соцсети, как все: «У меня в детстве были у Даниловского универмага (обратная дорога от школы) продавщицы пирожков – с повидлом – 5 копеек, с мясом – 10 копеек, с капустой – 5 копеек. С капустой я в детстве не любила (дура!!!!), поэтому мои фавориты – с повидлом или с мясом. На это тратились все выдаваемые мне в школе карманные деньги в размере 40 копеек в неделю». А отчего точки детского счастья преимущественно пищевые? Самовар, клубника как никогда потом, бабушкины пирожки, то да се. Некие мурашки счастья связались с моментом потребления, или же потребление его физиологически и произвело? Тут реальная пищевая память в этих воспоминаниях или же есть некий шаблон счастья, который всякий раз при случае собирается заново? В этот раз пирожок с повидлом, в другой – сбитые сливки с огурцом? Или так: «Мука (там ударение на у) – это молочный магазин. Меня сразу выворачивало еще на входе, если по пути из детсада надо было туда зайти. Почему-то очень врезался в память то ли на „Тимирязевской“, то ли на улице Вишневского, видимо, посещали его по пути домой из парка Дубки, куда заезжали покормить уточек на 27-м трамвае прямо от детсада». Эти слова в реальности означают какой-то конкретный предмет или уже оторвались от того момента, когда произвели все те же мурашки, перейдя в нечто стабильное? Что-то там едва мерцает в прошлом, но все равно остается комочком еще пока различимого счастья (или му2ки) неведомой (а и неважно, какой именно) природы? Воскресает ли это – вот как, допустим, мороженое из «Детского мира» (его выносят в коробах из оргстекла на улицу; белый и коричневый пломбир в вафельных стаканчиках, мороженое выпирает наверх шаром)? Теперь как раз на этом месте оно снова появилось, как 30 лет назад, что же – все уже встало на прежние места и в мозгу?
И вот эти списки, которые они (выходящие из этих зданий в 17 часов) непременно производят на рабочем месте, – а чем еще, как не этим, они фактически занимаются? Получается сеть, составляющаяся из тех, кто попал в список: он осаливает следующего, тот теперь уже тоже в каком-то (том же или другом) списке – все равно в каком, хотя бы и в списке правильных пацанов, – он тоже делается частью некоего узкопрофильного коллективного животного. Но таким же крупным живым телом являются и сами сотрудники: одно коллективное тело производит – составляя список – другие коллективные тела, причем вместе это тем более единое коллективное тело, ведь иначе была бы невозможна сама процедура.