Голый человек
Шрифт:
Возможно, действительно кончится, но не для всех. Уж он то здесь не останется.
Прын улыбнулся. Он улыбался очень широко, но без тени веселости. Просто рот был таким широким. Продолжая улыбаться, он встал, сделал шаг к зеркалу и выдавил прыщик.
Из зеркала смотрело тяжелое лицо с квадратными челюстями льва. Лицо постепенно сужалось к макушке. Седой клок волос над бровью слева – память об ударе в драке двадцать три года назад. Тогда же Прын получил удар в позвоночник и до сих пор слегка волочил ногу.
Он взглянул на часы. Прошло двадцать шесть минут из получаса, отмеренного заранее и точно, как доза лекарства.
Быстро закончив суп, он подождал последние двадцать секунд и открыл крышку кастрюли, выключил газ. Мутные струи опали и вода стала прозрачной. На дне сидел скорпион средней величины. Прын постучал по железной стенке и скорпион довольно резво передвинулся. Полчаса кипячения ему не повредили. Канавы с дегтем такой тоже не испугается, но это другой вопрос.
Прын был умен. Умен не силой или глубиной отвлеченной мысли и не примитивной практичностью мелкого барышника, а умением найти нужную точку и давить на нее до самого конца.
Говорят, есть такие собаки, которые не разжимают зубов даже после смерти. Такие страшней всего.
Он вышел из дома и пошел к погребу. День был жарок, как сковородка. Над кучей битых кирпичей зудели вечнозеленые мухи. В тени валялся ничейный Шарик, из-за жары похожий на большую пыльную тряпку благородной расцветки: бабушка Шарика была наполовину овчаркой. Шарик был доброй собакой, но в остальном похож на своего благодетеля: имел имел такие же тяжелые челюсти и любил охотиться за людьми; из-за своего малого роста предпочитал детей и особенно, предусмотрительный, девочек.
Прын взглянул на солнце и зажмурился. Ему всегда доставляла удовольствие легкая физическая боль – боль ожега, ослепления или удара. Иногда по вечерам, когда было нечего делать, он колол себя иголкой в ладонь, иногда резал предплечье безопасной бритвой и не останавливал кровь, давая ей высохнуть, иногда вырывал себе волоски возле ушей.
– Шарик, сюда! – скомандовал он.
Шарик встал и потянулся во всю собачью длину, открыл пасть шире чем гиппопотам из сказки про Айболита и высунул язык до самой земли.
– Иди со мной.
Он открыл дверь погреба и вдохнул холодную зеленую сырость. Там, внизу было слышно легкое потрескивание, как будто кто-то ломал яичную скорлупу. Три верхних ступени были чисты, но дальше скорпионы двигались и ползали большим шевелистым ковром. Почему-то эти создания предпочитали низкие места.
Он взял Шарика на руки и приласкал, чтобы собака не боялась, и бросил вниз. Фиолетовые волны беззвучно сомкнулись, только треск скорлупы стал слышнее.
– Даже вякнуть не успел, – проговорил Прыщ задумчиво и продолжал стоять, глядя на подвижные отблески.
Каринка с Маринкой плакали в четыре ручья. Немного от боли Каринку слегка укусил скорпион когда она лазила по зарослям крапивы) но в основном из желания вымолить прощение. Метод детей и женщин – полстакана слез и ты прощена.
– Сколько раз я повторял что не стану больше повторять? – горозно вопрошал старый Кац.
Вопрос относился к лазанию по чужим сараям. Каринка с Маринкой открыли краны до упора. Слезы стекали четырьмя глязными полосочками.
Старрый Кац был еще не очень стар, он легко поднимал мешок цемента, и совсем не был евреем, что легко замечалось по его физиономии. Его голова была похожа на толстую деревянную чурку – такую, на которой рубят дрова, а ей хоть бы хны – он был усат усатостью, сползающей вниз, и краснолиц здоровой краснолицостью богатырских пьяниц. Старый Кац был мужем Андревны и отцом Яши, единственным человеком, на которого Яша обращал внимание и которого слегка боялся.
– Ну, я спрашиваю!
Ввиду неопределенности вопроса Каринка с Маринкой продолжали равномерно плакать.
Появился Прын, как всегда неожидано материализовавшись из ниоткуда. Старый Кац вздрогнул.
– Тебе что?
– Голый человек, – сказал Прын. – Они лазили в сарае, чтобы посмотреть на голого человека.
– На Нестора, что ли?
– Да, из кваритры 19.
– Да на что у него смотреть? – серьезно удивился старый Кац.
Старшая Каринка неожиданно прекратила плакать и заявила:
– Есть на что!
Прын открыл пасть и засмеялся.
– Чего смеешься?
– Посмотри на малявку!
Каринка снова прекратила плакать и заявила, что ей десять лет (прибавив восемь месяцев), а в таком возрасте раньше замуж выходили.
– Замуж собралась, – сказал Прын, – ох не к добру это все.
Старый Кац пока не клюнул.
– Что не к добру?
– Не годится голым в окне стоять. Смотри, что с детьми делается. Я бы за такое…
Старый Кац потемнел.
В четыре двадцать пополудни в городе отключилась канализация. Еще через час были перерезаны подземные электрокабели и электричество не смогли восстановить. Бодрые радиопередачи прекратились. Становилось тихо и страшно. В канализационных колодцах кишело нечто невнятное и приподнималось, приподнималось, грозя выплеснуться на улицы смертельным потоком. Единственный отель – многоэтажный «Гостеприимный» был срочно эвакуирован, потому что начал оседать фундамент. Говорили, что «Гостеприимный» построен над бывшими каменоломнями, а в каменоломнях…
Андревна надела парадный платок (оранжевый с желтым) и накрасила губы, как в праздник. Она была худа и жилиста от ежедневных трудов, и даже в таком возрасте помада ей шла.
Сзади Андревну можно было принять за девушку, настолько хорошо сохранилась ее фигура. Она привычным движением приостановилась у зеркала, не замечая себя.
– Ну что, пойдем что ли?
– Ага, – ответил Кац.
Они поднялись на второй этаж к квартире номер 19 и старый Кац вдавил кнопку звонка мутным желтым ногтем.
– Есть кто-нибудь?
– Я не могу выйти, – ответил Нестор.
– Почему это?
– Я не одет.
– Тогда оденься, я подожду.
Старый Кац вопросительно посмотрел на Андревну; Андревна кивнула.
– Я занят, – сказал Нестор из-за двери.
– Я те дам занят, – проговорил Кац, понемногу распаляясь. —
Я к тебе пришел!
Он ударил в дверь ладонью и упали, разбившись, несколько кусков штукатурки.
Андревна отрицательно покачала головой.
Кац снова остыл.