Гомер
Шрифт:
пославшие свои войска под Трою.
Говорили о том, что Писистрат, сын Нестора, введен в «Одиссею», чтобы польстить
знаменитому афинскому тирану Писистрату. Но так грубо нельзя понимать гомеровские
[56] интерполяции. Ведь почему-то Телемах не говорит ни о каком Писистрате в своем
рассказе матери о посещении Нестора (Од., XVII.109-117). Можно ли считать этого
Писистрата сколько-нибудь важным лицом в «Одиссее»?
Если
напоминать о себе, то Эдип (Ил., XXIII.679 сл.) не умирал бы в Фивах, а умер бы в Колоне
около Афин, как об этом твердила мифологическая традиция; и Тидей (XIV.114) тоже не
был бы похоронен в Фивах вопреки общему мнению, по которому он похоронен в
Элевсине; и Филомела была бы не дочерью милетца Пандарея (Од., XIX.518), но
афинского царя Пандиона; Гекуба была бы не дочерью Диманта (Ил., XVI.718), но Киссея,
как об этом думали в Аттике, а Минос, знаменитый враг Афин, у Гомера не был бы
мудрым судьей и другом Зевса (Од., XIX.178 сл.). Когда Еврипид в «Ифигении в Авлиде»
из-за патриотических целей хотел возвеличить Афины, то он сделал предводителем войск
афинянина сына самого Тесея, увеличил число афинских кораблей до 60, а Аргосу вместо
80 дал 50. Скотт напрасно упражняется в остроумии, опровергая аттического Гомера и
предполагая, что может идти речь только о грубых вставках, откровенной политической
корысти и нелепом искажении общегреческого Гомера. Действительно о вставках у Гомера
говорят упомянутые выше два мегарских писателя; и Скотт опровергает их мнение на
основании того, что мегарцы были враждебны к афинянам. Однако ясно, что античные
сообщения о Герее и Диэвхиде можно толковать в самом разнообразном смысле.
Аристотель в своей «Афинской Политии» среди заслуг Писистрата (XVI) ничего не
говорит о его литературных предприятиях. Но ценность этого «аргумента на основании
молчания» в логике расценивается очень низко. При Писистрате, говорит Скотт, афиняне
еще не могли диктовать свой вкус всей Греции. Но речь, конечно, идет не об афинском
вкусе, а об общегреческом деле с аттическим заострением. До расцвета драмы Афины
были далеки от литературы. Но Гомер это не литература, а прежде всего устное
творчество. Музы жили на Геликоне, в Олимпии и Пиэрии, т. е. не в Аттике. Но Аттика
никогда и не думала опровергать общегреческих муз или делать их специально
аттическими. Лин, Фамирид и Мусей не были жителями Аттики. Скотт думает, что
гомеровское творчество только в том единственном случае могло бы получить завершение
в Аттике, если бы все
заслуживает опровержения. Ни одна поэма эпического цикла не приписывается поэтам
Аттики. Но ни один из 9 классических лириков также не жил в Аттике. Этот аргумент тоже
не имеет никакого значения. Скотт напоминает нам о литературной консервативности
греков, изгнавших Ономакрита в эпоху Писистрата за внесение одного стиха в поэму
Мусея и наложивших штраф на [57] Ликона, друга Александра, за внесение в комедию
лишней строки. Мы не знаем, применим ли этот аргумент к Гомеру. Но если он и
применим, то это только говорит об органическом завершении эпоса в Аттике против
механических и грубо политических интерполяций. Мы вовсе и не стоим за механические
и грубо политические интерполяции. Александрийцы, по Скотту, не знали ни одной
афинской рукописи Гомера. Это неправда: Аристарх самого Гомера считал афинянином.
Точно так же едва ли заслуживают опровержения такие аргументы Скотта против
афинского завершения Гомера, что ни один исследователь Гомера не родился в Аттике (как
будто бы завершителями поэтического творчества Гомера могли быть только его научные
исследователи) и что из Афин не происходило ни одного рапсода (как будто бы о каждом
рапсоде известно, откуда он происходил).
Сам же Скотт утверждает, что, кроме эпоса, все роды поэзии, возникавшие вне
Аттики, получили завершение в Аттике. Но почему же кроме эпоса? И сам Скотт весьма
правильно изображает возникновение того, что он называет легендой о комиссии
Писистрата. Он исходит из того, что именно в Афинах Гомер систематически исполнялся
на праздниках и что именно там возникла потребность объединить в единое целое
отдельные произведения Гомера. Так оно и было, пусть хотя даже и не существовало
самой комиссии Писистрата. Ведь та самая схолия, которая говорит о внесении при
Писистрате в состав «Илиады» X песни, одновременно утверждает, что эта X песнь была
тоже произведением Гомера.
Таким образом, остроумные аргументы Скотта или ничего не опровергают или
направлены против признания у Гомера наличия слишком уж грубых интерполяций. Они
совершенно ничего не опровергают в вопросе об органически-творческом завершении
гомеровских поэм в Аттике.
д) В чем заключается подлинное аттическое завершение Гомера?
Однако нет нужды гоняться за отдельными вставками и выражениями, чтобы