Гончаров попадает и притон
Шрифт:
– Как его зовут? Чучело, говори же.
– Ничего никому не скажу. Констанция, милая, он любит меня, а я его, а тебя он не любит. Он не любит костлявых баб. Ты же костлявая, а я мягонькая. Вот потрогай вот здесь и здесь. Приятно? Поцелуй меня, моя хорошая, ну поцелуй, пожалуйста, делай со мной все, что ты хотела, я тоже тебя лю-ю-блю… Ну давай, я разденусь вся.
– Заткнись, параститутка, – выворачивал я язык в необъятном небе, улетая в неотвратимом блаженстве.
– Зачем ты так, милая, – слюнявилась улетающая следом соседка. – Не надо, мы
Из блаженного оцепенения меня вырвал истошный вопль. Еще не проснувшись, я открыл глаза и не сразу понял, что происходит. Прямо надо мной с широко распахнутыми глазами стояла полуголая женщина. Даже при сером свете раннего утра я уловил, куда направлен ее взгляд. А направлен он был именно туда, куда и должна смотреть баба, если, конечно, она настоящая. С этим все понятно, но почему такой ужас написан на ее физиономии, что страшного для себя она могла там увидеть?
Невольно я перевел свой взгляд на предмет, так испугавший ее. Убедившись, что все мое богатство в полном порядке, я спросил:
– Ты че орешь, никогда не видела?
– Но, Констанция, ты гермафродитка?
– Какая Констанция? – Наконец-то я все вспомнил и заржал сытым жеребцом. – Я-то Константин, а ты, дура, могла бы поправить халатик, а то и присесть на секундочку, эка невидаль для тебя. Что молчишь-то?
– Я испугалась.
– Как козел капусты. У тебя есть чего-нибудь пожрать?
– Под тобой ящик, там должно что-нибудь найтись.
Нагнувшись, я открыл крышку сундука и, запустив руку внутрь, вытащил кучу пакетов. При ближайшем рассмотрении это оказались презервативы.
– Ты меня этим хочешь накормить? Наверное, я похож на Жевастика?
– Ты похож на сбежавшего уголовника, убившего медсестру. Я ухожу.
– Стой. – Я откинул ее к раскрытому сундуку и для верности придавил коленом. – Нам с тобой есть о чем поговорить.
– Не надо, не убивай меня, я никому ничего о тебе не скажу, правда, не убивай, я боюсь! Хочешь, я возьму у тебя? Я хорошо беру, только не убивай. Давай, я сейчас, у меня классно получается, клиенты довольны…
– Тьфу ты, – я грязно выругался, – если б ты не напоминала о своих платных донорах, может быть, я и позволил бы тебе… А теперь слушай внимательно. Я буду задавать вопросы, а ты, умненькая девочка, должна мне все-все рассказывать. Если начнешь хитрить, то заберу тебя как свидетеля.
– Куда? – От страха она опять шлепнулась голой задницей в сундук. И это было очень кстати. Там что-то, звякнув, разбилось. Видимо, осколок воткнулся ей в рабочие зоны. Выскочив пробкой, она заметалась по крохотному шалашу, окрашивая зелень листвы в багрянец блудливой осени. Тоскливо подвывая, она скинула окровавленные плавки, силясь рассмотреть нанесенные травмы.
Проклиная всех чертей, вместе взятых, я повалил ее на низлежащее бревно задницей кверху и попробовал определить тяжесть ранения. В медицине я не силен, но понял сразу, что, кроме филейного мяса, ничего не повреждено. Порез оказался длинным,
– Да не вой ты, не вой. Целы твои функциональные органы. Перевязать бы чем? Да промыть не мешает.
– В сундуке аптечка, там все есть: бинты, прокладки, дезинфицирующие растворы, спирт…
– Спи-и-ирт? Тогда мы тебя поставим на ноги сегодня.
Помогая фонариком, я вытащил все то, что, по моему мнению, могло пригодиться для операции.
– Как там у меня?
– Как у Мадонны.
– Нет, правда, большой будет шрам?
– Срам большой, а шрам должен исчезнуть, если ты зашьешь рану.
– Как?
– Иголкой с ниткой. Сейчас переоденемся и поковыляем к трассе, ты знаешь дорогу покороче?
Через два часа, в длинном малиновом пиджаке пропавшего Гены и в коротких широких Галкиных джинсах, я сидел в приемной травмпункта с нетерпением пастуха, поджидающего свою овечку.
– Вы ей кто будете? – спросил строгий травматолог.
– Друг, а что, пострадавшая иного мнения?
– Она говорит, что вы ее любовник!
– В современной лексике эти понятия тождественны.
– Умный больно.
– Умный, – согласился я.
– Тогда зачем ты ей жопу распорол?
– Захотел и распорол, я вообще маньяк-убийца! И фамилие мое Щикотило. Понял?
– Ты знаешь, какой диагноз вынесли бравому Швейку на призывном пункте?
– Нет.
– Идиот форменный.
– Рад стараться!
– Слушай, а ты всю ночь ее трахал? Все распухло.
– Рад стараться!
– Ну старайся, старайся, кобель! Сейчас она выйдет. Домой отвезешь, пусть хоть с утра отдохнет.
Такой роскоши ни себе, ни ей я позволить не мог, поэтому сразу же потащил ее в укромный уголок городского сада.
– Теперь говори, – твердо и непреклонно начал я, – все говори. Когда последний раз ты видела Геннадия?
– Ночью – с первого на второе. Он спустился к нам из того ресторана, весь ободранный, в крови и пьяный в стельку. Спрашиваю его: «Что случилось?» Говорит, что упал, споткнулся. Я его сразу утащила в нору, кое-как отмыла, привела в чувство. Потом он говорит, что ему пора возвращаться в ресторан, его там ждут. Я ему говорю: «Не ходи, темень кромешная, а подъем крутой, не дай Бог, шею сломаешь, уговори кого-нибудь из клиентов, чтобы тебя туда подвезли». Он согласился и ушел. Больше я его не видела. Остался только пиджак.
– Какие машины стояли на пляже? На чем он мог уехать?
– Не помню, но точно знаю, что стоял Жорин «жигуленок» и еще две-три машины.
– Ладно, езжай домой и не высовывай носа, пока я тебе не разрешу. Давай свой телефон.
– Какой грамотный, да кто ты такой? Зек несчастный, скажи спасибо, что я тебя в травмпункте не заложила. Ходит по пляжу, бесплатно баб разглядывает, а потом за кустиком онанирует. Видали таких.
«Господи, – подумал я, – бедный Гончаров, кем только не пришлось тебе побывать за последние четырнадцать часов. Каких только половых извращений ты не изведал, старый безобидный алкоголик».