Гончаров

Мельник Владимир Иванович

Романист нигде не говорит о своём восприятии событий 1825 года. И это естественно: в то время ему было всего 13 лет, и слухи о восстании на Сенатской площади могли лишь глухо дойти до него через стены Коммерческого училища. Между тем наступила новая эпоха, в которую он втягивался постепенно, но плотно. Император Николай Павлович (1796–1855) правил Россией тридцать лет, с 1825 по 1855 год. Фигура и нравственный облик государя впечатляли не только современников, но и потомков. Философ Владимир Соловьёв через сорок лет после смерти Николая Павловича написал: «Могучий Самодержец, которого сегодня благочестиво поминает Русское царство, не был только олицетворением нашей внешней силы. Если бы он был только этим, то его слава не пережила бы Севастополя. Но за суровыми чертами грозного властителя, резко выступавшими по требованию государственной необходимости (или того, что считалась за такую необходимость), в Императоре Николае Павловиче таилось ясное понимание высшей правды и христианского идеала, поднимавшее его над уровнем не только тогдашнего, но и теперешнего общественного сознания». Мемуаристы и историки отмечают в облике царя прежде всего рыцарственность. Это был последний рыцарь-государь в Европе. Рыцарство его заключалось в безусловной и мощной защите христианских ценностей. Его нравственное влияние, его роль хранителя не только православной России, но и христианской «дореволюционной» Европы нельзя было не оценить. Ученик Гончарова поэт Аполлон Майков преклонялся перед личностью государя и посвятил ему стихотворение:

С благоговением гляжу я на него,

И грустно думать мне, что мрачное величье В его есть жребии: ни чувств, ни дум его Не пощадил наш век клевет и злоязычья! И рвётся вся душа во мне ему сказать Пред сонмищем его хулителей смущённым: «Великий человек! Прости слепорождённым! Тебя потомство лишь сумеет разгадать, Когда История пред миром изумлённым Плод слёзных дум твоих о Руси обнажит. И, сдёрнув с истины завесу лжи печальной, В ряду земных царей Твой образ колоссальный На поклонение народам водрузит.

Впрочем,

не все в окружении Гончарова акцентировали именно духовный облик царя. Куда живее всех волновали плоды государственной деятельности Николая I, которые были не столь впечатляющи. В 1857 году поэт В. Г. Бенедиктов, близкий и Гончарову и семье Майковых, написал стихотворение под названием «7 апреля 1857», в котором были строки, обращённые к России: «Была мертва ты тридцать лет». Сразу после смерти государя близкий знакомый романиста, во многом разделявший его взгляды, цензор A.B. Никитенко, [78] записал в своём дневнике: «Длинная и, надо-таки сознаться, безотрадная страница в истории русского царства дописана до конца». [79] В самом деле, в царствование Николая Павловича страна как бы «притихла» на время после событий 1825 года, притихла не только политически. При нём было упорядочено государственное законодательство, зато слишком возросла роль бюрократии, было введено техническое и военное образование, но Крымскую войну Россия начала без современного оружия. Начинают широко внедряться паровые машины, но русский военный флот так и остался парусным, не выдерживая конкуренции с флотами европейских держав. В книге «Фрегат «Паллада»» Гончаров накануне столкновений с военными флотами союзников пишет об этом в весьма критическом духе: «Оно, пожалуй, красиво смотреть со стороны, когда на бесконечной глади вод плывет корабль, окрыленный белыми парусами, как подобие лебедя, а когда попадешь в эту паутину снастей, от которых проходу нет, то увидишь в этом не доказательство силы, а скорее безнадежность на совершенную победу… Напрасно водили меня показывать, как красиво вздуваются паруса с подветренной стороны, как фрегат, лежа боком на воде, режет волны и мчится по двенадцати узлов в час. «Эдак и пароход не пойдет!» — говорят мне. «Да зато пароход всегда пойдет»… Дело решено. Паруса остались на долю мелких судов и небогатых промышленников; всё остальное усвоило пар. Ни на одной военной верфи не строят больших парусных судов; даже старые переделываются на паровые». Правда, при Николае I появились законы о пенсиях, открылся университет Святого Владимира в Киеве (рядом с ним был поставлен памятник Николаю Павловичу), в Петербурге — Технологический институт, Пулковская обсерватория и пр. Но главное — император добросовестно на протяжении всего своего правления пытался решить застарелую проблему крепостного права. Впрочем, так и не решил. «Три раза начинал я это дело, — говорил он, — и три раза не мог продолжать: видно, это перст Божий». [80] Словом, дело шло вроде бы и неплохо, но прорывов не было ни в одной области. Гончаров, вращавшийся в Николаевскую эпоху в кругах среднего, а порою и высшего чиновничества, разумеется, был хорошо информирован о проблемах русской жизни. Подвижки, происходящие в эпоху Николая Павловича, бесспорно, влияли на русскую жизнь, но они казались Гончарову, как и многим другим, незначительными и запаздывающими. В деятельности правительства не было крупных подвижек, не было собственно реформ, которые давно назрели и которые были так ожидаемы русским обществом. О настроениях писателя говорят многие страницы не только «Обломова», но и «Фрегата «Паллада»» — книги, написанной сразу после Крымской войны, которая выявила многие прорехи в экономической и политической жизни России. Может быть, именно поэтому романист почти нигде не высказывается о личности и государственной политике Николая I. Впрочем, однажды в мало кому известной исповедальномемуарной книге под названием «Необыкновенная история», он сказал об упомянутой эпохе: «Всем известно, что такое Герцен и подобные ему… ушедшие от угроз, от страха беды, к большей свободе!!! Герцен… действовал всё-таки для России и, горячо любя её, язвил её недостатки, спорил с правительством, выражал те или иные требования в её пользу, громил злоупотребления — и нет сомнения, был во многом полезен России, открывал нам глаза на самих себя. Он ушёл, потому что здесь этого ничего он не мог бы делать!., цензура теснила и всех нас… всем бывало жутко, несвободно…»* А воспоминания о В. Г. Белинском, глашатае передовых идей в 1840-х годах, говорят о том, что Гончаров размышлял уже в эти годы о «свободе крестьян, лучших мерах к просвещению общества и народа, о вреде всякого рода стеснений и ограничений для развития и т. д…». [81] Однажды кто-то выразил предположение, что в образе Обломова, строящего планы, но не выполняющего их, он изобразил… государя Николая Павловича… Романист с ужасом отмёл эти домыслы, хотя об эпохе Николая I он писал: «Снаружи казалось все так прибрано, казисто… Но масса общества покоилась в дремоте, жила рутиной и преданиями…»

78

Никитенко Александр Васильевич (1805–1877) — профессор Петербургского университета, цензор Петербургского цензурного комитета, член Совета министра внутренних дел по делам книгопечатания.

79

См.: Литературное наследство. Т. 102. М., 2000. С. 354.

80

Русский архив. 1887. № 6. С. 262. Цит. по кн.: Выскочков. С. 225.

81

Там же. С. 259.

Но в 1820-х годах мальчику Гончарову вряд ли приходило в голову оценивать царствования своих государей, сравнивать одного с другим. Перед ним стояли другие проблемы. Трудно и тесно было ему в Коммерческом училище. К тому же он совсем не хотел становиться купцом, как желала того его мать. Как-то странно было бы и нам представить его солидным «негоциантом», каким представлялся в городе № гоголевский Чичиков. Мечтой Гончарова был университет. Будущий писатель успел узнать вкус творчества и буквально влюбился в литературу. Уже в училище его рука начинает привыкать к перу и так — с пером — и останется на всю жизнь: когда не писались романы, он садился за письма к своим друзьям и знакомым. Графоманство как особый вид страсти, необъяснимая любовь к самому процессу сочетания слов, как ни говори, неотъемлемая часть творчества — даже у гениальных писателей. Гончаров признавался: «…Писанье для меня составляет такой же необходимый процесс, как процесс мышления, и поглощать всё в себе, не выбрасываться — значит испытать моральное удушье». [82] Более того, писать, творить в своей фантазии из ничего образы доставляло Гончарову неизъяснимое наслаждение. «Творчество, — писал он, — своего рода эпикуреизм, наслаждения искусства суть тоже чувственные наслаждения — как… ни оспаривайте: творчество — это высшее раздражение нервной системы, охмеление мозга и напряжённое состояние всего организма…» [83] Разумеется, мысль о будущей коммерческой деятельности вызывала у мальчика, уже познавшего «процесс писания», тошноту. Ему удаётся уговорить свою мать Авдотью Матвеевну согласиться на его досрочный уход из училища. В сентябре 1830 года совет Коммерческого училища удовлетворяет просьбу Авдотьи Матвеевны об увольнении сына Ивана из училища по причине «расстройства коммерческих дел». То-то свободно вздохнул Иван! Теперь нужно было серьёзно сесть за подготовку в университет.

82

Гончаров И. А.Собр. соч. В 8-ми томах. М., 1980. Т. 8. С. 233.

83

Там же.

В 1831 году Гончаров успешно преодолевает вступительные барьеры и поступает в Московский университет — «на свой кошт». Вступительные экзамены он сдал легко: «Я не успел оглянуться, как уже был отэкзаменован… я довольно легко решил какую-то задачу из алгебры и получил одобрительный кивок от адъюнкт-профессора Коцаурова. Француз сделал мне два-три вопроса… Профессор истории задал общеизвестные вопросы о крупных событиях. Я отбыл свой экзамен в какие-нибудь полчаса». [84] Но к этому получасу Гончарову пришлось долго готовиться. Да ещё специально к поступлению пришлось выучить — шутка сказать! — греческий язык! Теперь его ждало словесное отделение университета! Только этого ему и хотелось. Изучать древнюю и новую литературу, русскую и мировую историю, слушать лекции лучших в России профессоров — это совсем не то, что зубрёжка в Коммерческом училище. А главное — всё это, быть может, приоткроет ему дверь — страшно подумать! — в литературу… Теперь, на словесном отделении, дорога к писательству открывалась прямая.

84

Гончаров И. А.Собр. соч. В 8-ми томах. М., 1952. Т. VII. С. 198–199.

В то время Московский университет был очагом свободомыслия. А. И. Герцен, учившийся здесь с одновременно с Гончаровым, с 1829 по 1833 год, писал в «Былом и думах», что «университет больше и больше становился средоточием русского образования. Все условия для его развития были соединены — историческое значение, географическое положение и отсутствие царя.

Сильно возбужденная деятельность ума в Петербурге, после Павла, мрачно замкнулась 14 декабрем. Явился Николай с пятью виселицами, с каторжной работой, белым ремнем и голубым Бенкендорфом.

Все пошло назад, кровь бросилась к сердцу, деятельность, скрытая наружно, закипела, таясь внутри. Московский университет устоял и начал первый вырезываться из-за всеобщего тумана… Университет рос влиянием, в него, как в общий резервуар, вливались юные силы России со всех сторон, из всех слоев, в его залах они очищалась от предрассудков, захваченных у домашнего очага, приходили к одному уровню, братались между собой и снова разливались во все стороны России, во все слои ее». Московский университет собирал вокруг себя разнородную, но самую талантливую русскую молодежь. Для своего времени это было училище свободомыслия — конечно, в самом широком, а не политическом только смысле слова. Герцен дает все-таки весьма специфическую картину университетской жизни. Он прежде всего отмечает вольный и западный по сути дух университетского обучения. Вместе с ним в одно время в университете учились будущий поэт Н. П. Огарев и будущий великий критик В. Г. Белинский. Гончаров вспоминал: «Между прочими, тут был и Лермонтов, впоследствии знаменитый поэт, тогда смуглый, одутловатый юноша, с чертами лица как будто восточного происхождения, с черными выразительными глазами. Он казался мне апатичным, говорил мало и сидел всегда в ленивой позе, полулежа, опершись на локоть. Он недолго пробыл в университете». Запомнились Гончарову и поэт Николай Станкевич, [85] критик-славянофил Константин Аксаков, [86] филолог-славист Осип Бодянский [87] (знакомец Н. В. Гоголя и Т. Г. Шевченко), Сергей Строев [88] (будущий известный историк). Однако ни с кем из них будущий романист близко не сошёлся, его студенческая жизнь проходит в кругу других знакомцев. Их имена малоизвестны: это, например, Матвей Бибиков, который отличился тем, что в 1841 году отправился

в Италию, и, «имев на прожитие в столице папы денег всего на два, на три месяца, прожил в ней 5 лет», причём в Риме он «сделался импровизатором, которому рукоплескали и русские, и итальянцы». [89] В университете Бибиков слыл за шалуна. Гончаров писал: «Забуду ли когда-нибудь его милое товарищество, его шалости, его любезность? Наденет, бывало, пришедши в университет, первый встретившийся ему вицмундир, какой увидит на гвозде в передней, потом срисует с профессора карикатуру, споёт что-нибудь в антракте, а в самой лекции помешает мне, Барышову и Мину — слушать: и так частенько проходили наши дни. Это тот самый Бибиков, который, для диссертации Каченовскому, выбрал сам себе тему: «О мире, о войне, о пиве, о вине, о… и вообще о человеческой жизни»…»Кроме Бибикова, романист упомянул здесь ещё двоих своих товарищей по университету: Е. Е. Барышова и Г. А. Мина. Все дружеские знакомства Гончарова продолжались в течение всей жизни. Когда Е. Е. Барышов умер в 1881 году, Гончаров откликнулся на его смерть некрологом. Ещё один товарищ Гончарова Г. А. Мин стал впоследствии агрономом и издателем «Журнала охоты» [90] .

85

Станкевич Николай Владимирович (1813–1840) — русский поэт, глава философского кружка, сыгравшего большую роль в идейной жизни России 1830-х гг. В 1830 г. поступил на словесное отделение Московского университета. Вокруг него образовался кружок единомышленников, куда входили B. Г. Белинский, К. С. Аксаков, В. П. Боткин, М. А. Бакунин и др.

86

Аксаков Константин Сергеевич (1817–1860) — филолог, историк, писатель, публицист, славянофил, автор стихотворений, пьес, филологических и исторических статей, в частности: «О древнем быте у славян вообще и у русских в особенности» (1852).

87

Бодянский Осип Максимович (1808–1877) — известный славист, профессор, издатель древнерусских и древнеславянских литературных и исторических памятников. Во время обучения в университете находился под влиянием исторической школы М. Т. Каченовского. Имел личные контакты с виднейшими деятелями славянской науки и культуры в Чехии, Сербии, Словакии, Славонии, Хорватии и др. Близок идеям славянофилов.

88

Строев Сергей Михайлович (1815–1840) — историк. Строев придерживался учения главы скептической школы Каченовского. Горячо полемизировал с Погодиным. В 1837 г. был послан за границу с поручением привести в известность русские и славянские памятники в разных европейских архивах. За капитальный труд «Описание памятников славяно-русской литературы, хранящихся в публичных библиотеках Германии и Франции» (М.,1841) получил Демидовскую премию.

89

Рамазанов Н.Мои воспоминания о Бибикове // Зритель. 1862. № 9. C. 279–280.

90

Литературное наследство. Т. 102. С. 343.

Пребывание Гончарова в Московском университете, хотя и освещено в его собственных воспоминаниях («В университете»), все же пестрит белыми пятнами. Это было время, когда начиналась новая жизнь и у профессоров, и у студентов. От студенческих кружков Гончаров остался в стороне, из профессоров особенное влияние на него имели Николай Иванович Надеждин [91] и Степан Петрович Шевырев. [92] Его воспоминания «В университете» воспроизводят несколько иную, чем мемуары Герцена, университетскую атмосферу: «Благороднее, чище, выше этих воспоминаний у меня, да, пожалуй, и у всякого студента, в молодости не было. Мы, юноши, полвека тому назад смотрели на университет как на святилище и вступали в его стены со страхом и трепетом…

91

Надеждин Николай Иванович (1804–1856) — литературный и театральный критик, эстетик, историк, этнограф, издатель журнала «Телескоп» и газеты «Молва»; в 1831–1835 гг. профессор Московского университета по кафедре изящных искусств и археологии, любимый профессор Гончарова. Надеждин опубликовал в «Телескопе» гончаровский перевод Э. Сю, а также свёл его с актёрской средой Москвы в доме актрисы М. Д. Львовой-Синецкой. Очевидно, их связь была достаточно крепкой. После того как Надеждин опубликовал в октябре 1836 г. (№ 15) в «Телескопе» произведшее скандал и заслужившее порицание Николая I «Философическое письмо» П. Я. Чаадаева, он был отстранён от преподавания и сослан в Усть-Сысольск и Вологду. Гончаров отдаёт долг своему учителю в своих университетских воспоминаниях, отзываясь о нём с необычайной теплотой.

92

Шевырев Степан Петрович (1806–1864) — поэт и переводчик; профессор русской словесности в Московском университете.

Наш университет в Москве был святилищем не для одних нас, учащихся, но и для их семейств и для всего общества. Образование, вынесенное из университета, ценилось выше всякого другого. Москва гордилась своим университетом, любила студентов, как будущих самых полезных, может быть, громких, блестящих деятелей общества. Студенты гордились своим званием и дорожили занятиями, видя общую к себе симпатию и уважение. Они важно расхаживали по Москве, кокетничая своим званием и малиновыми воротниками. Даже простые люди и те, при встречах, ласково провожали глазами юношей в малиновых воротниках. Я не говорю об исключениях. В разносословной и разнохарактерной толпе, при различии воспитания, нравов и привычек, являлись, конечно, и мало подготовленные к серьезному учению, и дурно воспитанные молодые люди, и просто шалуны и повесы».

Как видим, Гончаров совершенно иначе, чем революционер Герцен, воспринимает Московский университет той поры. В университете у него обнаружились иные интересы и увлечения. Московский период его жизни характеризуется прежде всего ярко выраженным интересом к театру. Театр на всю жизнь станет любовью Гончарова. Он понимал его тонко, мог профессионально судить как о качестве пьес, так и о мастерстве актёров. Судя по его письмам, романист следил за театральной жизнью Петербурга и Москвы. Бывая за границей, ходил на театральные постановки во Франции, Германии. А началось всё в студенческие годы, в Москве. В 1823 году в старой столице был открыт Малый драматический театр, сыгравший большую роль в культурном становлении автора «Обломова». В 1825 году открылся Большой театр. Официальные названия Малого и Большого московские театры получили не сразу, поначалу их называли так, сравнивая друг с другом, но со временем названия закрепились. Обе театральные труппы еще долго были связаны общей администрацией, общей костюмерной и пр. В Большом ставились в основном оперы и балеты, гораздо реже — драматические спектакли. Москва становится театральной столицей, москвичи — заядлыми театралами. С 1823 по 1831 год московскими театрами руководил драматург и переводчик Фёдор Кокошкин, [93] а с 1831 года — известный исторический романист Михаил Загоскин. [94] Кокошкин был в дружбе со многими профессорами Московского университета, которые были преподавателями Гончарова: с М. Т. Каченовским, [95] А. Ф. Мерзляковым. [96] В 1831 году он пригласил в театральное училище в качестве преподавателя логики, российской словесности и мифологии Н. И. Надеждина. [97] Возможно, именно это и сыграло свою роль в том, что Гончаров стал посещать вечера актрисы Марии Дмитриевны Львовой-Синецкой, [98] которая жила в доме Кокошкина — на скрещении улиц Воздвиженки и Арбатской. [99] Он явился туда вместе со своим университетским товарищем, заядлым театралом Федором Кони, [100] будущим редактором «Театральной газеты», который уже в студенческие годы писал водевили для московского театра и лично для М. Д. Львовой-Синецкой, которая была актрисой Малого театра и играла на сцене вместе со знаменитыми русскими актёрами — Михаилом Семёновичем Щепкиным, Павлом Степановичем Мочаловым. [101] Гончаров имел счастье любоваться игрой этих великих актёров «в их лучшей поре», как писал он в 1876 году П. Д. Боборыкину. [102] Более того, он встречал их в салоне Львовой-Синецкой, где собирались многие известные литераторы и актёры, шли горячие споры об искусстве, читались стихи. Всё это оставило свой глубокий след в душе Гончарова-студента, дало ему заряд на всю жизнь.

93

Кокошкин Ф. Ф. (1773–1838) — переводчик, драматург, баснописец, член и с 1827 г. председатель Общества любителей российской словесности. Одно из самых известных и до сих пор переиздаваемых его произведений — стихотворная комедия «Воспитание, или Вот приданое!».

94

Загоскин Михаил Николаевич (1789–1852) — исторический романист, прозаик, комедиограф. Представитель древнего дворянского рода. С 1822 г. — чиновник особых поручений при московском военном генерал-губернаторе. Автор романов «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году» и «Рославлев, или Русские в 1812 году». Первый из них был переведен на шесть европейских языков.

95

Каченовский Михаил Трофимович (1775–142) — историк, профессор Московского университета, основатель так называемой скептической школы русской истории, издатель журнала «Вестник Европы», ректор Московского университета. Среди «отрицательных взглядов… на то или другое историческое событие» Каченовского было, например, отрицание подлинности Русской Правды, начала Несторовой летописи и других исторических памятников, в частности «Слова о полку Игореве».

96

Русские писатели. 1800–1917. Биографический словарь. Т. З. М., 1994. С. 18.

97

Орлова-Савина П. И.Автобиография. М., 1994. С. 9.

98

Львова-Синецкая Мария Дмитриевна (1795–1875) — известная русская актриса, артистка Малого театра с 1824 по 1860 г.

99

Русские писатели в Москве. М., 1987. С. 336.

100

Кони Федор Алексеевич (1809–1879) — писатель-водевилист и театральный критик, издатель-редактор журнала «Пантеон и Репертуар русской сцены». Гончаров будет дружен не только с ним, но и с его сыном, известным юристом А. Ф. Кони.

101

Мочалов Павел Степанович (1800–1848) — великий русский трагический актер. Играл на сцене Малого театра в Москве.

102

Боборыкин Пётр Дмитриевич (1836–1921) — писатель-романист и журналист; в 1863–1865 гг. редактор «Библиотеки для чтения». Из древнего дворянского рода. Перу Боборыкина принадлежат романы «Жертва вечерняя» (1868), «Василий Тёркин» (1892), «Перевал» (1894) и др. Автор исследования «Европейский роман в XIX столетии». Гончарова связывали с ним многолетние отношения и переписка начиная с 1870 г. Совместно обсуждали вопросы русского театра. Боборыкин чрезвычайно ценил Гончарова как писателя и оставил о нём воспоминания «Творец «Обломова»».