Гони из сердца месть
Шрифт:
— Ну хорошо, хорошо. Он стоит в Вакавилле и пускай себе стоит. И гниет.
— Он не сгниет, Гай. — Ее голос был низким и глуховатым. — Я научу Патрика водить его. Вот увидишь.
Надо отдать должное, научила. Но Патрик оказался «малышом с жабрами», он готов был не вылезать из воды часами. Потом сын пристрастился к подводной охоте.
Рамона. Мексика. Текила…
Рамона? Мексика? Текила?
Гай попятился от окна, не в силах переварить пришедшую в голову мысль. Да как он не подумал об этом раньше?!
Он почувствовал, как
Она когда-то говорила о… текиле. Давно, когда был еще жив ее любимый Фрэнк. Она даже упрекнула его, Гая, в недальновидности. И Фрэнк дудел в ту же дуду.
А что, если Рамона решила сама заняться текилой? Не сказав ему ничего?
Но она ничего не смыслит в напитках, как всякая женщина! — раздраженно подумал Гай. Ну и что, если она и работала в отделе вин журнала для домохозяек? Это он ее заставил пойти туда работать, чтобы тонко рекламировать напитки, которыми занимается он.
Гай уперся лбом в стекло. У Рамоны есть ходы в этот поганый листок, «Вестник гурмана», который вылил на него ушат помоев. И, если она решила ему отомстить, хотя он сам не понимает за что… Но тогда, в запале ссоры, разве она не кричала ему, что будет мстить? Всему миру, мужчинам, которые не дали ей пойти своим путем… И ему заодно?
Конечно, то был нервный срыв, но в такие минуты разве не выкрикивает человек правду, засевшую в подкорке, которая копится, мучает, а потом вырывается наружу?
Гай потер левую сторону груди, там, где сердце. Уильям, правда, объяснил, что угрозы, которые человек выкрикивает в такие мгновения, никогда не исполняются. Просто в крике он расстается с тем, что мучает его.
Но другого-то объяснения нет? Скорее всего Рамона сама решила взяться за дело и отрезать ему путь к текиле. Она вообще считает мужчин завистниками. Это из зависти к женскому изощренному уму они не принимают их в свое сообщество, оставляя им кухню и спальню, как-то сказала Рамона. И привела пример: разве у твоей сестры не изощренный ум?
Гай вздохнул. Своими куриными мозгами женщины не могут просчитать ситуацию даже на два шага вперед. Если Рамона провернула все это, то она не понимает до конца, что перекрывает ему рынок не текилы, а вообще весь рынок.
Она сделала это сознательно? Может быть, решила расправиться с ним? Кто-то за ней стоит? А он, как самый настоящий дурак, послушался Уильяма и оставил жену наедине с самой собой на целые полгода?
Холодок прошелся по спине Гая. Полгода. Полжизни для женщины, которая никогда не жила одна. Не жила самостоятельно. Он идиот.
Гай расстегнул воротник рубашки в сине-белую полоску. Крупные капли пота выступили на лбу. С некоторых пор он перестал себя узнавать — слишком быстро устает, его бросает в жар. Будь я женщиной, насмешливо подумал Гай, то решил бы, что у меня начался климакс.
А… если Рамона узнала о Стэйси? Ведь бизнес — мое весьма уязвимое место. Но… если она захотела бы свалить мой бизнес, тем самым она свалила бы и себя? Стоп, а может,
«Месть способна застилать глаза», вспомнил Гай слова Уильяма, и ему стало нехорошо. Он провел рукой по лицу, словно на него осела паутина, как бывает в густом лесу, когда пробираешься сквозь заросли кустов в солнечный день глубокой осени. Но тут же на ум пришла спасительная фраза, которую произнес все тот же Уильям: «Не думаю, что твоя разумная и любящая тебя Рамона пойдет по такому пути».
Могла ли жена узнать о Стэйси? — снова спросил себя Гай. Сердце защемило, и он вдруг подумал, а что, если сама Стэйси разыскала Рамону и сказала? Но зачем? Он с ней расплатился сполна. Он отправил в Лондон партию весьма неплохого вина, оно поддержит бизнес Стэйси в самом начале.
Гай уперся руками в стол. Ему стало трудно дышать, он хватал ртом воздух. Идиот. Какой идиот! Вместо того чтобы разобраться в отношениях с женой, с женщиной, кроме которой никого и никогда не любил по-настоящему, он купился на легкое удовлетворение плоти — спал с той, которая похожа на жену!
Позвонить Стэйси? Ну конечно, давай звони! — насмешливо подзуживал себя Гай.
Телефонный звонок ударил по нервам, он дернулся, выпрямился и схватил трубку.
— Уильям! — воскликнул он. — Это ты!
— Да, это я. Здравствуй. Объясни мне, чему ты обязан своей преждевременной славе?
— Ты тоже читал газету?
— Мне присылают ее из Штатов. Ты ведь знаешь, я гурман по части напитков. Так что все это значит, Гай?
— Если бы я знал, — со стоном выдохнул он. — Я никогда не занимался текилой!
— Но… как пишут, она вот-вот появится на прилавках. Ее угрожают изъять из продажи тотчас. Как подделку. Похоже, тот, кто стоит за этим, знает гораздо больше тебя.
— Еще бы. Если он сам все это сотворил, как тут не знать. Я потому и не хотел заниматься текилой, что слишком много подделок. Агава растет медленно. Сырья не хватает.
— Я читал, что в провинциях Халиско и Наярит заложили множество новых плантаций, — заметил Уильям.
— Да, но пройдет лет десять, пока агава дозреет. А то, из чего ее гонят сейчас, — большей частью мусор. Вкладываться в нее дорого — уже сейчас цены на голубую агаву подскочили в двадцать раз. Ее крадут с полей. На одной охране разоришься. Я все это объяснял Рамоне, когда она предлагала войти в этот бизнес, но, видимо…
— Стоп! — прервал его Уильям. — Ты, похоже, совсем плох. Неужели ты думаешь, что это дело рук Рамоны?
— Послушай, но…
— Я всегда поражался тупости мужчин. Похоже, когда они в возбуждении, у них отказывает какая-то часть мозга. Причем в возбуждении любого свойства, — заметил Уильям с ехидцей. — Нет, друг мой, ищи получше, откуда дует ветер. Напротив, я полагаю, когда Рамона прочтет это, она сократит срок твоей ссылки. Помнишь, я говорил тебе, женщине нужно сильное потрясение, когда на нее наваливается кризис в середине жизни?