Гонимые
Шрифт:
– Сейчас бы кумыс пить или, на худой конец, дуг, – сказала она.
– Ничего! – Тайчу-Кури вытер ладонью потное лицо, улыбнулся. Ничего, и вода хорошо.
Такой уж он и есть. Все ему ничего. Отшибли спину палками, вздулась подушкой, смотреть даже страшно, а когда она спрашивала его, больно ли, он отвечал почти так же, как сейчас. «Ничего. Когда били, было больно, а сейчас уже ничего».
– Ну, я пошел, мама.
– Посиди, сынок, отдохни. Жарко.
– Аучу опять будет ругаться.
– Пусть ругается. Из сил выбиваемся, на
– Ну что ты, мама, меня с ними равняешь!
– Не равняю. А все же злость берет! Из-за них житья нет. Если бы не Таргутай, твой отец был бы жив, и мы бы не бедствовали.
Булган расстроилась, бросила овчину, вышла на улицу. К юрте приближались два всадника – Аучу-багатур и сын Таргутай-Кирилтуха Улдай.
Между ними шел с кангой на шее высокий молоденький парень с очень знакомым лицом. Парень смотрел из-под широкого лба злыми серыми глазами. Рыжие жесткие волосы клочьями топорщились на голове. Неужели это сын Есугея?
– Принимай гостя, Булган! – Концом рукоятки плети Аучу подтолкнул в спину парня. – Где твой сын?
– Я здесь, – Тайчу-Кури вышел из юрты, почтительно поклонился Аучу и Улдаю.
– Этот парень будет жить с вами. Если он убежит, ты ответишь головой.
Так же, как и ты с матерью, он будет выделывать овчины. Следи, чтобы не бездельничал. Он твой раб.
– Ты теперь большой господин! – осклабился Улдай, упитанный парень с толстыми, словно опухшими, верхними веками над маленькими веселыми глазами.
– Он должен выделывать столько же овчин, сколько и ты, – продолжал Аучу-багатур. – Не выделает – будет бит палками. Каждая невыделанная овчина – две палки. Понятно? А тебе, Тэмуджин, понятно?
– Я не буду выделывать овчины, – глухо сказал Тэмуджин. – Я не раб! Я сын высокородного родителя!
Улдай засмеялся.
– Мы тебе будем давать на выделку овчины не простых, а высокородных овец!
– Дурак! – сказал Тэмуджин.
– Но-но, умный нашелся! Посмотрю, каким ты станешь через несколько дней.
Они уехали. Тэмуджин сел на землю, привалился спиной к стене юрты, закрыл глаза. Под ресницами лежали темные тени, сухая кожа туго обтягивала скулы. Булган принесла воды, присела перед ним.
– Выпей, сынок.
Тэмуджин отодвинул руку с чашкой.
– Не хочу. Дай что-нибудь поесть.
Булган растерянно посмотрела на сына – в юрте не было ни крошки съестного. Только вечером она сможет получить у баурчи Таргутай-Кирилтуха немного молока и хурута. Тайчу-Кури в ответ на ее взгляд виновато потупился.
– Может быть, я схожу к соседям?
– Иди, сынок, к Сорган-Шира.
Сорган-Шира делал для Таргутай-Кирилтуха кумыс и тарак [25] , у него всегда было в запасе что-нибудь съестное. Она надеялась, что сосед не откажет ради такого случая. И верно, Тайчу-Кури вскоре вернулся с большой чашкой творога и котелком кумыса. А следом пришел и сам Сорган-Шира, кривоногий мужчина с лысеющей головой, настороженно оглянулся и поклонился Тэмуджину.
– В моем сердце живет добрая память о твоем родителе.
25
Тарак – молочный продукт.
Булган с жалостью смотрела на тонкую шею Тэмуджина, до красноты натертую березовой кангой. Непонятно было, слушает он Сорган-Шира или его мысли далеко отсюда. Съев творог и запив его кумысом, он взглянул на Сорган-Шира, и в его глазах неожиданно промелькнули насмешливо-злые огоньки.
– Если в твоем сердце так крепка память о моем отце, сними с меня колодку, дай коня и седло. А?
Сорган-Шира снова боязливо оглянулся, крепко потер лысину.
– Ты бы лучше помалкивал, молодой господин, об этом. Неужели еще не понял, кто такой Таргутай-Кирилтух? Мы-то его хорошо знаем.
– Лучшего господина вы и не заслуживаете! Смирный конь одинаково везет и хозяина и вора. – Тэмуджин отвернулся.
Смущенный Сорган-Шира ушел домой. Булган пригласила Тэмуджина в юрту, отрезала от своего одеяла кусок овчины, подложила под колодку, чтобы она меньше натирала ему шею.
Работать утром Тэмуджин не стал. Он сидел в тени юрты, подогнув колени, положив на них руки, на руки – голову, молчал; Тайчу-Кури, обливаясь потом, тер крюком овчины, время от времени просил его:
– Ты хотя бы для виду поработай. Палками бить будут. Ох, и больно они бьют палками!
– Молчи! Не буду я выделывать вонючие овчины.
– Это не тяжело, – уговаривал Тайчу-Кури. – Видишь, я работаю, и ничего.
– Ты – харачу. Ты для этого и рожден.
Тайчу-Кури благодушно улыбнулся.
– А слышал, что сказал Аучу-багатур. Я теперь вроде как твой хозяин.
– Поговори еще так! Возьму твой крюк и тресну по башке!
– Да я же шучу. Вот чудак какой! Если бы вправду я стал хозяином, разве стал бы держать в колодке и заставлять работать на себя! Иди куда хочешь, делай что хочешь. У меня свои руки есть.
– Глупый ты парень, как я погляжу. Надоел своей пустой болтовней!
– Может быть, и глупый, – охотно согласился Тайчу-Кури.
Булган слушала их разговор, согнувшись над овчинами. Упрямство Тэмуджина было ей по душе. Только зря он думает, что ее Тайчу-Кури глупый.
Он очень верно говорит. Если бы над человеком было поменьше всяких разных хозяев, если бы хозяева не захватывали людей друг у друга вместе с табунами и стадами, жилось бы много лучше.
Несколько дней ни Аучу-багатур, ни Улдай не появлялись. Все эти дни Тэмуджин не работал. Булган и Тайчу-Кури выбивались из сил, чтобы выделать все овчины. Но разве могли они сделать вдвоем то, что дали на троих?