ГОНИТВА
Шрифт:
Губы Гайли дрогнули – словно она хотела сказать, что обвинение лживо, из глаза выкатилась слезинка, скользнула по щеке. Отразила лунный луч, заглянувший в окошко. Там была совсем прозрачная северная ночь, луна взбиралась по жемчужному небосклону над бледнеющей полоской заката. Шелестели густые влажные яворы.
Алесь закусил губу. Может, уже жалел о своем порыве. Гайли уперлась в столешницу расставленными пальцами, а вторую руку поднесла к горлу. Было похоже, она или упадет в обморок, или кинется из окна. Ведрич сощурился и усмехнулся.
– Гивойтос тебя пожалел. Обряд воскрешения – он не пошел, как нужно. Вино гонцов
– Если… все так… – ну конечно, у нее сжало горло. И отчего-то вспомнился затертый медальон на кубке омельского дворца. Гайли отстегнула от пояса привычную баклажку, ломая ногти, вытащила затычку. Наклонила. Густая жидкость потекла на пол.
Алесь перехватил ее руку:
– Что за детство?
– Вот почему… тебе было противно… ко мне прикасаться. Витольд, ну, князь Пасюкевич, знал?
– Почему ты спрашиваешь? – жестко спросил Алесь. – А, ты же не читаешь газет. Ты могла и не знать. Витольд умер в конце липня [18] , на охоте. Сердце.
– Почему?
Ведрич пожал широкими плечами:
– Ты у меня спрашиваешь?
– Никакой болезни не было, – тусклым голосом произнесла Гайли. – Три года… я гонец три года, и никто…
Лейтава, Крейвенская пуща, 1830, начало сентября
18
Липень – июль
Над еловыми верхушками пламенел закат. Ложился тоской на душу. Пахло вереском с обочин и хвоей, звуки вязли в слежавшейся иглице. Кони мягко ступали копытами.
– Панна моя, – с усмешкою произнес Алесь, – я должен исправлять обязанности управляющего, а не носиться за вами по Лейтаве, как одержимый заяц.
Гайли опустила лицо. Бессознательно потеребила на шее скользкий даже на вид зеленый ружанец [19] : движение одновременно ласкающее и отвратительное. Замочек заел, и ожерелье, возвращенное ей Ведричем, не снималось. Половины камешков недоставало в истертом серебре. Столько лет в земле не красят даже сокровище. Но, видно, оно было завороженным. Гайли до сих пор ничего не вспомнила, как надеялся Алесь, но и не умерла и не сошла с ума, что предсказывала знахарка Афимья из деревеньки Случ-Мильча. Лишь тряслись руки и глаза горели, будто в них натрусился песок.
19
Ружанец – тут: ожерелье
– Я Иуда, – сказала Гайли вполголоса.
Алесь указал на маленькую, трепещущую листьями осинку:
– Если бы Иуда не вешался на ней, а обождал три дня – всемерно был бы прощен. А еще, говорят, в осинку превратилась девочка, под пытками предавшая своего отца. Но это легенда. Ужиный Король умер совсем по-другому.
– Как?
Ведрич обхватил щеки Гайли теплыми шершавыми ладонями, заглянул в темные янтарины глаз:
– Ну, слава Богу. Первые нормальные слова. Гивойтос когда-то связал меня обещанием ничего вам не рассказывать. Я бы и не рассказал, если бы вы не спросили. Это все в другой жизни, не здесь и не сейчас.
Гайли заплакала. Совсем незаметно: только солнце взблескивало
20
Строй – убор, одеяние
Рука Гайли дрожала в Алесевой руке:
– В-вы же… Витольд! Я не звала…
– Это стражник.
– Кто?…
Алесь сорвал с лещины два листка и орехи:
– Хотите?
Женщина помотала головой. Алесь споро, как белка, разгрыз орех, выплюнул скорлупки. Сложил мягкие крупные листья, чуть разнящиеся и выступающие краями:
– Вот это – человек Витольд Пасюкевич, а это – стражник, часть Гонитвы, посмертный долг. Они совпадают не целиком. Князь Омельский действительно мертв. Он встретил Гонитву, и сердце не выдержало страха. Тот, кто посмеет обидеть гонца, не заживается.
– Откуда вы знаете?
– Я долгое время провел с Гивойтосом, Ужиным Королем. Почему же он не сказал этого вам? Что Гонитва – изнанка Узора, стража ткачей. Может, просто не успел.
– Это навьи?
Ведрич хмыкнул, презрительно дернул плечом:
– Навьи!… Топтаться в золе, скакать до света, ну, зажечь болотный огонь. Гонитва – живая… – он покусал губы, словно искал самое точное слово, – реальная сила.
Задумчиво тряхнул своей каштановой гривой:
– Гонитва… всегда наказывает тех, кто портит Узор. Достаточно такому оказаться в болоте или на лесной дороге. Неважно, ночью или днем. Ему просто выезжают навстречу. Странно, что главный ужас (пострах) этой земли поддерживает на ней гармонию.
– Что в них страшного?
– Гайли! – Алесь улыбнулся. – Да спроси любого пейзанина…
Он приблизился, и они снова поехали колено к колену.
– Ты вся дрожишь, – заметил Алесь, ласково придвигая Гайли к себе и словно бы невзначай касаясь жилки на ее запястье. Снял с пояса баклажку, зубами выдернул пробку, настойчиво поднес к губам женщины.
– Нет!
– Я вовсе не покушаюсь на твои принципы. Пробуй!
Она глотнула, протянула удивленно:
– Другое…
– Вот видишь. Просто нельзя так резко отказываться от трав. Я хочу, чтобы у тебя была ясная голова – отследить происходящие с тобой изменения и научиться их использовать. Вот так хорошо…
Алесь разжал пальцы.
Солнце медленно заходило.
– Куда мы едем?
– Уже скоро. Если замерзла – возьми мой плащ.
Совсем недавно это место было вырубкой или поляной: молодые сосновые посадки едва успели прорасти и радовали нежной зеленью, а над ними зыбко белели хрупкие стволики берез; чуть тронутые поверху листьями розовые ветки таяли в сумерках, оставляя заметными лишь эти туманные дымы.
Часть поляны сохранилась, и посреди нее возвышался холм, забросанный битым кирпичом и затянутый плетями ежевики – все, что осталось от дома.