Гонка с преследованием

Майдуков Сергей

Мануйлов объяснил, а потом зачем-то добавил:

– Шеф тебе ликвидацию хочет поручить.

Новость Белого не обрадовала.

– Почему мне? – спросил он недовольно.

Воображение понесло Мануйлова как на крыльях.

– Говорит, хватит тебе чистеньким ходить, – с готовностью пояснил он. – Мол, пока Жора ручонки в кровищи не испачкает, положиться на него полностью нельзя. Вот пусть и исполняет.

Белый посмотрел на свои большие, жилистые руки и несколько раз сжал их в кулаки. Под угристой кожей лица набухли и опали желваки.

– Ручонки? – угрюмо переспросил он. – Так и сказал?

– Если не веришь, разбуди и спроси, – предложил Мануйлов.

– Надоело

мне все, – буркнул Белый. – Уйду. Гад буду, уйду!

– Кто ж тебя отпустит, дурилка ты картонная?

– Чего?

– Мы знаем слишком много, чтобы увольняться по собственному желанию, – пояснил Мануйлов.

– Ты это серьезно? – насторожился Белый.

– Серьезнее не бывает. Во всяком случае, при мне два типа рассчитаться хотели, а потом их в тундре нашли – якобы заблудились и замерзли. Только с каких делов им было в морозы туда переться?

– Блин, не нравится мне это!

– Мне тоже. Думать надо. – Мануйлов прикоснулся указательным пальцем к виску. – Крепко думать.

Ничего на это не сказав, Жора Белый устроился на диване, укрывшись пледом. Мануйлов открыл журнал для мужчин и зашелестел глянцевыми страницами, на которых с завидным постоянством менялись изображения часов, автомобилей и женских тел. Некоторый товар был качественным, другой – так себе. Девушка месяца Мануйлова не вдохновила, как и ее не вполне пристойная фамилия: Куяка. Должно быть, ретушеру пришлось немало поработать над ее фотографиями. Но сама Мирослава Куяка явно считала себя писаной красавицей, горделиво улыбаясь на диванах, кроватях и просто коврах.

От созерцания ее сомнительных прелестей Мануйлова отвлек тихий голос Белого, успевшего трижды повернуться с бока на бок.

– Слышишь? – окликнул он. – А если меня такая работа не устраивает? Я не хочу за зарплату людей убивать. Знаешь, сколько профессиональные киллеры за это получают?

– Наслышан, – хмыкнул Мануйлов. – На то они и киллеры. Люди свободной профессии.

– А мы, выходит, рабы?

– Ну почему рабы? Наемники. Только продались задешево.

– Не нравится мне это, – повторил Белый с мрачной убежденностью.

– Вот и соображай, – сказал Мануйлов, отодвигая от себя журнал, чтобы оценить филейные части тела на развороте.

«Вот бы так госпожа Удача ко мне задом повернулась», – мечтательно подумал он.

Жизнь он проводил в уверенности, что однажды так и случится. Поэтому не жил, а как бы отбывал срок в ожидании знаменательного события. И это его вполне устраивало.

Глава 6

Дискредитация и дискриминация

Кировский район занимал примерно пятую часть Волчевска. Частично эта территория была занята допотопными заводами, из труб которых постоянно валил, струился или хотя бы сочился разноцветный дым. Но были здесь и относительно зеленые островки спальных микрорайонов. В одном из них проживала семья Добрыниных.

Как заведено чуть ли не во всех постсоветских городах, микрорайон назывался Текстильщик. Застроенный однообразными желто-коричневыми девятиэтажками, он навевал на жителей такую тоску, что, поселившись здесь, они навсегда теряли способность искренне радоваться жизни и ходили по улицам то ли мрачные, то ли подавленные, то ли просто сонные. Преображались они лишь дома, где не было необходимости подстраиваться под окружающую обстановку.

Семья Добрыниных мало чем отличалась от тысяч других семей, проживающих в микрорайоне Текстильщик. Правда, их девятиэтажка была не бежевой, не желтой и не оранжевой – строители оставили ее бетонно-серой, почему-то передумав обкладывать плиткой. Подъезд тоже выглядел серым, хотя когда-то его стены были выкрашены в голубой цвет. Называть его «парадным» было все равно, что называть лайнером какой-нибудь грязный, чадящий пароходишко. Лифт, давно лишившийся своего единственного украшения – зеркала, походил на тесную тюремную камеру, созданную специально, чтобы отучить узников спать лежа. То, что было написано на стенах этого сооружения, определенно не было предназначено для детских глаз, однако они это читали, взрослея значительно раньше, чем было задумано природой.

После такого подъезда и такого лифта было настоящим облегчением попасть в чистую, достаточно просторную и светлую квартиру. «Из чистилища – в рай», – подумал Мошков, переступая порог. В одной руке он держал букет душистых пионов, в другой – банальное, но неизбежное шампанское. Тем не менее выражение его лица было отнюдь не праздничным. Он принес неутешительные новости, и это угнетало Мошкова. Он ужасно не любил огорчать людей, которые ему нравились. К Варе же он начинал испытывать более глубокие чувства. Поэтому и напросился в гости, решив, что пришло время познакомиться с Вариными родителями. Поначалу она противилась, словно опасаясь чего-то, но наконец согласилась. И вот Мошков явился в дом – с цветами, шампанским и плохой новостью. Джентльменский набор.

– Привет! – улыбнулась Варя, принимая букет. – Рада тебя видеть. Проходи.

Мошков начал разуваться, надеясь, что хозяйка его остановит, но этого не произошло. Пришлось идти за ней в носках, надеясь, что они не оставляют влажных следов на сияющем ламинате. День выдался жарким. Пришлось полдня мотаться по городу, переоформляя права и собирая необходимые справки. Дата выезда в Литву определилась, и она была не за горами.

– А где твои родители? – удивился Мошков, заглянув в гостиную и не обнаружив там никого, кроме Вари, забравшейся с ногами на диван.

Ее гладкие колени заманчиво блестели.

– Поехали на дачу, – сказала она. – И Николку захватили.

Варя не стала пояснять, что это была ее инициатива. Сын и родители были сейчас лишними. Когда хочешь подчинить мужчину своему влиянию, нужно принимать его не за семейным столом, а в постели. Да и вообще сводить Мошкова с родителями было совершенно незачем. Варе он нравился, но она даже не думала о том, чтобы связать с ним дальнейшую жизнь. Ведь сейчас, по существу, она строила козни за его спиной. Как же можно будет потом глядеть в глаза человеку, которого обманываешь? Как говорить с ним о любви, когда всю себя Варя отдать Мошкову не могла. Ладно бы речь шла исключительно о сердце. Но тело, тело… Оно принадлежало другому, и тот, другой, обращался с ним похабно, втаптывал в грязь. Будучи такой грязной, Варя не имела права на чистые отношения. И она приказала себе не влюбляться в Мошкова. Пусть это будет только игра!

Откинувшись на спинку дивана, Варя изменила положение. Она предполагала, что Мошков проследит за этим действом, но ошиблась. Он смотрел ей в глаза.

– Так внезапно? – спросил он.

– Почему внезапно? – Варя пожала плечами, позволив бретельке маечки соскользнуть на руку. – Они по выходным почти всегда на дачу ездят. Сейчас ведь сентябрь, урожай пора собирать.

Мошков продолжал смотреть ей в глаза.

– Разве ты не предупредила их о моем визите?

– Слушай, я не помню, – сказала Варя. – Какая разница, а? В другой раз познакомитесь. А сейчас поставь бутылку в холодильник и расслабься. Ты не рад, что мы побудем вдвоем?