Гонки на выживание
Шрифт:
Йозефу стало стыдно.
– Эдит… Спасибо. Ты настоящий друг.
– Вы с Тони сделали бы для меня то же самое.
– Мне очень жаль Карла. – Йозеф помедлил. – Можно мне позвонить завтра?
– Нет, Йозеф, лучше я позвоню сама.
– Хорошо. Позаботься о моей малышке, Эдит.
Он услыхал слезы в ее голосе, когда она ответила:
– Я сделаю все, что смогу, Йозеф.
Когда Йозеф поднялся в комнату, освещенную только тусклым светом луны, проникавшим через слуховое окно, Даниэль заворочался
– Ты поговорил с мамой, папа?
– Да, Даниэль. – Йозеф судорожно сглотнул.
– Ты ей не сказал, что я потерял цепочку?
– Нет.
– А как Гизела? Она поправилась?
И опять слезы навернулись на глаза Йозефу.
– Ей немного лучше.
Наступило короткое молчание. Потом Даниэль сказал:
– Ты ведь на самом деле не смог поговорить с мамой, да, папа?
– Нет, Даниэль.
Мальчик заворочался на койке, скрипнув пружинами.
– Но мы все-таки будем их ждать, правда, папа?
Голос Йозефа прозвучал подавленно:
– Конечно, мы подождем.
Он сдерживал рыдания, пока у него хватило сил, потом повернулся к стене и зарылся лицом в подушку.
Чердак превратился в тюрьму, где семилетний мальчик и его стремительно угасающий отец жили бок о бок, оплакивая своих близких. День за днем они сидели на своих койках и смотрели в слуховое окошко. Погода менялась; они видели и дождевые облака, и снег, и грозу, и солнечный свет: его было терпеть тяжелее всего.
На Хануку [6] Гретхен принесла им серебряную менору и на каждый день праздника придумывала для Даниэля забавные маленькие подарки; на Рождество, пока они слушали церковные колокола, возвещавшие полуночную мессу по всему Фридрихсхафену, она сидела с ними на чердаке и слушала смутный и сбивчивый рассказ Даниэля о первом и единственном посещении им детского рождественского рынка в Нюрнберге.
После Нового года Гретхен стала все реже и реже появляться на чердаке. Тридцатого января Гитлер открыто провозгласил своей целью уничтожение еврейской расы в Европе; наводящие ужас названия, ранее передававшиеся из уст в уста шепотом, теперь зазвучали в полную мощь: Бухенвальд, Равенсбрюк, Дахау, Маутхаузен, Берген-Бельзен…
6
Еврейский храмовый праздник, длящийся семь дней и отмечаемый зажжением ритуальных светильников – менор.
Зима кончилась, наступила весна, а Йозеф, упрямый как мул, все не желал трогаться с места. Он почти не разговаривал с сыном, поскольку сказать ему было нечего, и Даниэль замкнулся в себе, с тоской вспоминая мать и сестру, попавших в ловушку в Нюрнберге.
Однажды вечером в июне, когда Даниэль уже лег спать, Зигмунд вызвал Йозефа вниз, а Гретхен поднялась на чердак.
– Ты спишь? – тихо окликнула она мальчика.
– Нет. –
– Мы можем поговорить? – Гретхен присела на край койки.
– Конечно, – насторожился он.
Гретхен заглянула в его встревоженное лицо, и сердце у нее гулко застучало.
– Даниэль, – осторожно начала она, – я хочу поговорить с тобой как со взрослым человеком. То, что я скажу, может показаться тебе жестоким, но поверь, я тебе друг.
Наступила короткая пауза.
– Я знаю, что ты хочешь сказать, – угрюмо произнес мальчик. – Ты хочешь, чтобы мы уехали без мамы и Гизелы.
– Да, это верно, Даниэль.
Он вновь откинулся на подушку.
– Моя мама умерла, тетя Гретхен?
– Нет, я так не думаю. – Гретхен говорила решительно и твердо. – Она не умерла, но я уверена, что ей еще долго не позволят последовать за тобой и твоим отцом.
– А почему мы не можем подождать, когда ей все-таки позволят?
– Потому что я боюсь, что очень скоро они могут прийти сюда и найти вас здесь, Даниэль.
Он на минуту задумался, потом спросил:
– Хочешь, чтобы я упросил папу уехать без Mutti и Гизелы?
Гретхен проглотила ком в горле.
– Я думаю, он может согласиться, если ты его попросишь.
– А ты и дядя Зиги поедете с нами? – с надеждой спросил мальчик.
Гретхен привлекла его к себе и принялась баюкать худенькое теплое ребячье тельце.
– Нет, Даниэль, Liebling, мы не можем поехать с тобой. Нам придется остаться здесь на случай, если кому-то еще понадобится наша помощь.
– Моей маме и сестре, – прошептал Даниэль ей на ухо.
Гретхен поцеловала его.
– Да, Даниэль, – сказала она.
А внизу, на кухне, Зигмунд в это время сказал Йозефу:
– Дахау.
Лицо Йозефа посерело и превратилось в восковую маску. Зигмунд впоследствии рассказал Гретхен, что ему показалось, будто он видит смерть во плоти.
– Откуда ты знаешь?
– У меня верные сведения.
– Обе?
Зигмунд молча кивнул, не в силах произнести ни слова.
Когда Йозеф рухнул на пол, правым плечом он задел один из серебряных праздничных светильников, зажженных заботливой рукой Гретхен по случаю субботы, и пламя погасло.
5
Совершив наконец переправу из Констанса в Крейцлинген в грубых джутовых мешках на дне лодки Клауса, под нестерпимо воняющими рыбой ящиками и неводами, Йозеф и Даниэль надеялись обрести свободу на той стороне озера, в чудесной зеленой стране Швейцарии. Вместо этого, когда их вытащили из мешков на швейцарском причале, их встретил наряд полицейских в мундирах.
– Нацисты? Папа! – Даниэль в ужасе прижался к Йозефу.
– Нет, малыш, – успокоил его Клаус. – Это всего лишь полиция. Считайте, что вам повезло, – обратился он к Йозефу. – Вас могли бы и отправить обратно. – Он понизил голос: – Я насчет вас договорился.