Гонконг
Шрифт:
– Лучше говорить реже, – пояснил моряк, похожий на оперного певца.
– Королева царствует и управляет. Советуется с парламентом. В тронной речи объявляет, что должны потом подготовить тори или виги.
– Кто такие? – удивился Маточкин, выслушивая не совсем ясные переводы товарищей.
Пленные сгрудились и слушали с интересом. Добровольные переводчики задавали любой вопрос и переводили ответы.
– Ну, что, понял, Собакин? – спросил Маточкин, когда беседа закончилась.
– Понял.
В воскресенье пели и танцевали; теперь веселилась команда корабля.
Некоторые напевы с четким, частым ритмом, в котором фразы теснились так,
– Проголошные у них, может, и вовсе не поются, – говорил Васильев.
– Почем ты знаешь? У них разные есть песни. У них есть все.
– Слушаешь – и отдыхаешь. Слезы не льешь.
В танце замысловатые коленца не выкидывают, присядки у них нет. Стивенсон, ступая короткими шажками, затянул песню, многословную, как жалобу или рапорт. Потом он, гордо расправив плечи, грациозно и лихо расхаживал по палубе, высоко вздернув нос.
I am beggar,But beggars are some gentlemen,[Я нищий,Но нищие тоже джентльмены.] –под общий хохот закончил он.
Утром Собакин умывался в общем умывальнике, когда рядом встал Стивенсон.
– Джентельпуп, здорово! – сказал ему Собакин.
Стивенсону послышалась насмешка, но не следует обращать внимания. Этот пленный все же большой оригинал, а оригинальные люди редки.
– Подавать такую петицию адмиралу – это давить кровь из камня! – сказал Сибирцеву штурманский офицер Френсис Мэй. Они вместе чертили в рубке карты.
Кажется, следует понять в том смысле, что командующего не разжалобишь.
Скромный штурман Мэй обычно испытывал молчаливое благорасположение лично к Сибирцеву. Становясь разговорчивым, он жаловался на жару в китайских морях и что возвращается туда с неохотой.
Глава 7
СТАРООБРЯДЦЫ
Двойка врезалась килем в берег. Ульян перескочил борт, прошел несколько шагов по отмели в ракушках и звездах, упал ничком и лег лицом в сухие водоросли, как в ворох сена. Не ждал, что останется живой, готов был к уходу из мирской жизни. Сейчас силы покинули его. Сознание невыносимо тяжелых испытаний, предстоящих еще, не пришло к нему. Он, как малый ребенок, припал на грудь земли.
Боцман Шабалин вылез следом, разулся, пососал пустую трубку и подошел к Ульяну. Тот дышал ровно.
По названию «старообрядцы» – это значит старые, как старый хлам людской, бесы щуплые и верткие. Невельской выбрал из них трех братьев и парня – их племянника. Подобрались удалые, свежие – кровь с молоком. Ульян широк в костях, ладони большие, пальцы толстые, хваткие. Фал или шкот потянет в любой ветер легко. Какое дело ему ни поручалось – выполнял старательно, обучался с усердием. Староверы все делали на судне хорошо. Пропойц среди них не заметно. Чарку не ждали...
Все погибли, кроме Ульяна. Двух братьев сразу убило бомбой. Видно, Ульян не мог и сейчас опомниться. У них семьи крепкие, за своих стоят, а тут никого у него не осталось.
Шабалин сел на корточки. Курить хотелось до смерти. В мокрой одежде без работы зябнешь.
После того как вражескими ядрами бот был разбит и сразу стал тонуть,
Там, где кончался песок, смываемый волнами, росли хвощи. Дальше зеленел кустарник, а за ним здешний богатый, цветущий лес. Туда волна не достигала никогда.
За сопкой тут, неподалеку, бухты, живут удэ. У них остался погостить наш проводник Кя.
Из бухты Уня [24] вышли вчера, чтобы идти в бухту Посьета. Тунсянка Кя остался в стойбище Вайдя.
Вчера не могли выйти из пролива, заштилели и пристали к огромному острову в больших горах, который закрывал вход в бухту Уня. Сегодня боцман Шабалин решил продолжать плавание. Попутный ветер вынес бот из пролива и помчал через перемежавшиеся полосы тумана. Шабалин смело забирал мористей, чтобы пересечь большой залив. Сразу встретились, но не с китобоем, как бывало, а с неприятельским «конвертом».
24
Бухта Уня называется теперь Золотой Рог. На ее берегах построен город Владивосток.
Теперь нечего и думать возвращаться в Уня сушей. В бухте Безымянной придется ночевать. Но как? Заедят комары и мокрец.
Сушились. Ловили рыбу, избивая ее в речке палками. Кремень и огниво Ульян сберег на груди в кожаном мешке. На суше Ульян – как Иван на море.
Ульян долго молился вечером о спасении душ братьев своих Андрея и Иоанна и племянника Иосифа.
Улеглись между костров из гнилушек.
Шабалин не уверен, что завтра по сухому пути удастся добраться до бухты Уня. Подумал: «А что, если погибнем? Крест можно заготовить самим, еще пока живые».
«Здесь погибли за Русь и царя смолоду
Военного флота моряк и товарищ его кержак
с голоду.
Боцман с медалью Шабалин
и старообрядец Ульян Басаргин».
Он хотел бы мысленно продолжать надпись на кресте, думал, как вырезать, что по-разному верили в высшее божество, но примирились в ничтожестве... Шабалин решил, что надо спать и вообще лучше не умирать, чем сочинять стихи на свой памятник, тем более что рифма не подбиралась.
Мокрец кусает так, что спасу нет... Где моряк не пропадал! И чего только не слыхал! Моряка ничем не удивишь.
«Tell it to sailors!» [25] – говорят джеки.
У боцмана Ивана Шабалина кортик, а у Ульяна нож забайкальский, точен с обеих сторон, как кинжал, можно отрубить барану голову.
...К вечеру на другой день на плоту перебрались через залив и поднялись на гору. Внизу, как в пропасти, открылась между гор огромная бухта Уня, окруженная дубовыми лесами. Бухта с изгибом. Похожа на полусогнутый указательный палец... Но палец этот шириной с Амур. Удэгейцы так бухту и называют: Уня – значит «палец». Указывает в глубь гор, а корнем выходит из пролива между материком и становым островом в горах.
25
Расскажи это морякам! (Здесь в смысле: болтай, трави!)