Гора из черного стекла
Шрифт:
«Больница, — подумал он, для него это слово было холодным и жестким, как камень или нож. — Это я. Я умираю». Лицо его сморщилось от болезни, но все равно было таким жутко знакомым, оно было так близко, там, за затемненным стеклом. «Зачем ты мне это показываешь?»
«Это часть твоего выбора, — ответил тот. — Посмотри внимательнее».
Теперь он увидел, что вокруг стоят какие-то темные фигуры, одна из них протянула свою призрачную руку и коснулась его лица — сейчас лицо его было бесчувственной маской, и он знал, что это за люди.
«Вивьен
То, что было с ним рядом, собеседник, который таковым не был, на самом деле был ничем, алогичным знанием. И тут вдруг он увидел выбор.
«Я могу вернуться и попрощаться с ними… — медленно произнес он — или как бы произнес, поскольку не было ни слов, ни звуков, — Я могу увидеться с ними перед смертью, но друзей я уже не увижу? Я потеряю Фредерикс, Рени, Бонни Мей и остальных…»
Он почувствовал, что тот, кто был рядом с ним, подтвердил его догадку. Так оно и было.
«Я должен выбрать сейчас?»
Ответа не последовало, но он и не был нужен.
Когда он смотрел на призрачные фигуры у своего тела, его охватило страшное одиночество. Как он может не вернуться к ним, хотя бы для последнего прикосновения, для того чтобы последний раз взглянуть в лицо матери, прежде чем откроется черная дверь? А Фредерикс и другие дети, несчастные потерянные дети…
То время, что он потратил на борьбу с темнотой, показалось мгновением по сравнению с его пребыванием между двумя мирами, между чем-то более призрачным и сложным, чем просто жизнь, и смертью. Выбрать невозможно, но придется. Страшнее трудно придумать.
Наконец он выбрал.
Вскоре Орландо понял, что спит, просто спит. Поначалу странный приглушенный свет и полупрозрачные фигуры показались лишь продолжением сна, потом пелена исчезла, и он вдруг увидел… медведя. Животное сидело на мокром сером бетоне так, что были видны кожаные подошвы на лапах. Белая шерсть, образующая воротничок, резко контрастировала с черной шкурой. Что-то отскочило от медвежьей груди. Он попытался схватить это лапами, но орешек укатился, подпрыгивая, в ров и исчез. Глаза медведя были пронзительно печальны, и хотя это был сон из далекого детства, Орландо снова заплакал. В поле зрения показалась голова Конрада, он заглядывал через сетку, которую родители установили, чтобы защитить его от яркого света и от любопытных глаз.
— Что случилось, дорогой? Медведь напугал тебя? Это солнечный медведь. Видишь? Он добрый.
Он увидел движение с другой стороны. Рука Вивьен протянулась сквозь сетку и сжала его пальцы.
— Все хорошо, Орландо. Мы можем уйти отсюда. Можем посмотреть на других зверей. Или ты устал? Хочешь домой?
Он пытался подобрать слова, но шестилетний Орландо — слишком взрослый для детской коляски, если бы он был нормальным ребенком, но он был обречен на неподвижность из-за ломкости костей и слабых мышц — не мог объяснить всю глубину медвежьей печали. Даже во сне он не мог заставить их понять.
Кто-то бросил еще один орешек. Медведь снова попытался поймать его лапами, чуть
«Эй, босс?» — сказал кто-то.
Орландо держал в своей худой узловатой руке орех в скорлупе, но не решался бросить, опасаясь, что он не перелетит даже через ров. А орех вдруг ожил, у него выросли крошечные ножки и начали молотить воздух.
«Босс, ты меня слышишь?»
Орландо уставился на орешек. Вивьен и Конрад спрашивали его, не хочет ли он посмотреть слона или кого-нибудь поменьше, например птичек. Орландо хотел остаться с ними, хотел слушать, что они говорят, а трепыхания орешка мешали ему.
«Эй, босс? Ты меня слышишь? Поговори со мной!»
«Бизли?»
«Я теряю тебя. Босс! Скажи что-нибудь!»
И орешек, и его голос, и родители, и солнечный медведь с белым воротничком — все начали исчезать.
«Бизли? Мои родители, скажи им… скажи…»
Сон закончился, Бизли и родители исчезли, совсем исчезли, он был уверен, что ушел от них навсегда.
Рассеянный свет делал все вокруг призрачно-серым. На этот раз не было больничной палатки, напичканной аппаратурой, не было ангельских глаз умирающего мальчика, был непрерывный янтарный свет, льющийся через прозрачную ткань.
Снаружи дул ветер, порывистый и назойливый. Орландо лежал на чем-то, если это кровать, то она какая-то жесткая и чужая. Больше всего это походило на груду пальто, будто его снова положили в свободной комнате, пока у родителей вечеринка, и забыли забрать.
Орландо попытался сесть, но от малейшего усилия чуть не потерял сознание. У него сильно закружилась голова, его, наверное, вырвало бы, если бы было чем.
«Совсем ослаб, — подумал он. — Так ослаб. Я не смогу еще раз попытаться. Или смогу?»
Но он должен. Он сделал свой выбор. Раз он отказался от прощания с Вивьен и Конрадом, он должен получить что-то взамен. Он закрыл глаза и попробовал вспомнить последние события.
«Мы находились в храме, — вспоминал он. — Потом пришел — как его? — Осирис и разломал стену. Мы побежали в заднюю комнату, и я ударился головой. Я проскочил в проход?»
Он помнил только мерцающий свет, как тот, что видел сейчас.
Он медленно повернул голову. Сквозь ткань, занавешивающую кровать, Орландо лицезрел темные стены: все это походило на какую-то хижину из необработанных досок. По тому, что он увидел, крыша была сделана из соломы. У дальней стены стояла жаровня, полная тлеющих углей. Он совсем обессилел и сейчас просто лежал, наблюдая за игрой огня в угольках.
Когда Гардинер почувствовал в себе силы, он начал потихоньку двигать тело вверх, пока не уперся во что-то мягкое и податливое. Успех воодушевил его, и Орландо начал отталкиваться ногами, которые плохо его слушались, пока голова не приподнялась, опираясь на что-то, свернутое у него за спиной. Теперь он мог видеть комнату.