Гора Лунного духа или Побеждённые боги

Язвицкий Валерий Иоильевич

Пьер улыбался, обняв Бириас, но она волновалась и, приблизив уста к его уху, зашептала тревожным шепотом:

— Лину Бакаб, твоя Бириас не хочет быть женою других богов… Лину Бакаб, не отдавай свою Бириас этим двум! Пусть они возьмут себе других жен, в храме есть много девушек…

Пьеру стало смешно, но, тронутый и взволнованный, он поцеловал ее.

— Не бойся, моя Бириас! — сказал он, — ты будешь только моей женой. Этот другой только хочет дать тебе одежды и потому говорит твое имя…

— Все же, Лину Бакаб, — продолжала

она быстрым шепотом, — никогда не оставляй свою Бириас, ибо сгорела в огне Бириас и не только тело ее, но и душа и разум души любят в ней Лину Бакаба… Лину Бакаб сделал меня непонятной самой себе. У Бириас нет своего разума, у Бириас нет своего желания сердца, у Бириас нет своей сладости жизни, ибо все это в устах Лину Бакаба…

Крепко обнял ее Пьер и воскликнул:

— Корбо! Я передам вам несравненную музыку полюбившей души. Вы поймете, и станет понятней моя любовь к Бириас, и она сама.

Восторженно он перевел признания Бириас.

— Я встал бы на колени, — глухо проговорил Корбо, — и поцеловал бы ей руки, если бы не боялся ее испугать. Удивительная психика людей, — добавил он, — как часто среди крови и ужасов, среди мерзостей и скотства человечества неожиданно расцветают чистые безгрешные цветы…

Он молча передал нужные одежды Пьеру и вышел в кухню, затворив дверь.

— Переоденьте ее, — крикнул он оттуда, — а я предупрежу Форестье, чтоб не входил.

Поспешно переодеваясь, она шептала:

— Ты прав, господин мой, Лину Бакаб, что скрываешь мое тело, ибо жрецы говорят, что тело женщин пьянит мужчин и богов. Никогда, никогда Бириас больше не будет плясать при других.

Щеки ее пылали огнем и сверкали глаза, но, когда она оделась, бледность снова покрыла лицо ее и, покачнувшись, она упала на диван.

— Что с тобой, моя Бириас? — тревожно спросил Пьер, склоняясь над ней.

— Я не спала и не ела с той ночи, как мы бежали, — слабо прошептали ее побелевшие губы.

— Корбо, Корбо! — позвал Пьер, — она не ела вторые сутки и не спала две ночи!

Корбо и Форестье вошли в комнату. Узнав, в чем дело, Форестье бросился в склад и притащил консервированного мяса и рыбы, банку сгущенного молока и шоколад. Бириас с жадностью голодного выпила молока, которого никогда не знала, с куском хлеба. Консервов она только попробовала, они не понравились ей, зато шоколад съела с большим удовольствием. Скоро веки ее отяжелели, чему помог стакан крепкого вина. Она засыпала, как вдруг гулкий удар чудовищного барабана заставил ее вздрогнуть всем телом.

Это жрецы созывали народ согласно приказу Пьера, Лину Бакаба. Нервное напряжение опять охватило Бириас. Она не могла спать, и руки судорожно уцепились за Пьера.

— Лину Бакаб, — умоляюще сказала она, — лети и неси меня дальше от них…

Корбо заметил ее волнение и сказал Пьеру:

— У меня есть с собой веронал, дайте ей прием с глотком вина, и она уснет. Иначе она дойдет до умоисступления от бессонных ночей и душевных потрясений.

Когда

Бириас заснула, «Титан» на глазах всего собравшегося народа переплыл озеро и, быстро поднявшись, опустился на холм перед храмом.

* * *

Пьер и Корбо, выйдя на холм, увидели, что жрецы и весь народ лежат ниц.

— Разве это не самое невероятное сновидение, — проговорил Пьер, обращаясь к Корбо, — этот храм в солнечном блеске, жрецы и народ, верящий, что боги сошли с небес?

— Да, — ответил Корбо, — я чувствую, что погрузился в другой мир, будто провалился сквозь незримую толщу тысячелетий и встал лицом к лицу с тем, что забыто человечеством.

— Но странное дело, Корбо, — продолжал Пьер, — мне кажется, какие то волны идут от всех этих поверженных в прахе человеческих существ! Будто, действительно, мы с вами мессии, пришедшие к ним.

Жужжащие звуки священной музыки наполнили воздух своими порханиями. Великий Хахам, медленно, во главе процессии, вышел из исковерканных снарядом дверей храма. Пьер побледнел. Пережитые ужасы охватили его. Происходящее было так зловеще мрачно и торжественно. Он взглянул на Корбо и заметил, что и тот взволнован.

— Что же должен испытывать, — пронеслось в голове Пьера, — этот темный люд, запуганный суеверием и рабством!

Но вот будто разлетелись, рассыпались в воздухе порхающие звуки, и тишина оковала небо и землю.

Великий Хахам выступил вперед.

— Лину Бакаб, сын Паруты, — начал он торжественно, — во прахе перед тобой твой народ и слуги господни, святые жрецы.

— Аиин Лину Бакаб, аиин Лину Бакаб, — глухо, словно из самой земли зазвучали со всех сторон возгласы лежащих.

— Лину Бакаб, сын Паруты, — продолжал Великий Ха-хам, — твои чудеса сняли пелену с наших глаз, наш ум прозрел. Отныне мы — слуги твои, и храм — твой храм, и девы при храме — твои девы, и священные сосуды — твои! Отныне все жертвы твои и, когда пожелаешь, к божественной трапезе будут даны тебе чистые жертвы без первородного греха, жертвы от чресл народа твоего. Мы же будем брать только крохи от стола твоего…

Великий Хахам помолчал — и, став на колени, воскликнул:

— Все у ног твоих, господь и владыка, только прости прегрешения наши!

На коленях ждал он ответа. Гневно схватил Пьер, Лину Бакаб, свой рупор, и голос его мощной трубой зазвучал перед храмом:

— Я пришел, — гремел он, — разбить ветхий закон и таблицы! Лину Бакаб создаст теперь новый закон, угодный его сердцу. Лину Бакаб любит народ свой, как мать своего первенца! Слушай народ мой, как жаль тебе плоть свою, так и мне ее жаль. Лину Бакаб говорит народу своему — запрещаю кровавые жертвы! Пусть бронзовый нож никогда не дымится от крови людей и животных у моих алтарей! Пусть дым благовонных маслин, сгорающих в священном огне, радует мое сердце! Так говорит Лину Бакаб, сын Паруты, народу своему! Встаньте люди, и славьте богов!..