Гора Мборгали
Шрифт:
Гора, не долго думая, встал, сунул ружье под мышку, подхватил сани и, с лыжами на спине, двинулся навстречу пришельцу.
– Вы это мне, уважаемый?
– на всякий случай издали осведомился он.
– Где моя лошадь?! Я вас спрашиваю, куда девалась моя лошадь?!
– Какая, уважаемый?
– У меня была одна, вороная!
Гора несколько растерялся. Оглядев всадника, он осторожно заметил:
– Вы сидите на своей лошади!
Старатель спешился, уставился на лошадь и, вскочив в седло, повернул обратно.
Гора долго смотрел ему вслед.
– Эта страна населена придурками. Целый день провел в седле и не знал, что под ним вороная?
– проворчал он и пошел своей дорогой.
"Интересно, что бы значил этот финт? Хотел посмотреть, что я из себя представляю, и прикинулся дурковатым?.. Он тебя раньше видел, потому письмо оставил, накормил и... Ты прав, он из придурков!.. Кому еще в башку втемяшится намывать золото средь зимы?! К тому же я склонен думать, что это не золото, а пирит. В Заполярье пирита навалом... Помнишь, в Норильске, когда город строили, или в Магадане земля так
Люди сталинских времен... С кого начнем?.. Не имеет значения, с любого, кто был арестован в тридцатые годы. Массовые аресты начались в тридцать шестом... Мы не с этого времени начали свои воспоминания. С моих двенадцати-тринадцати лет? Хорошо. Тогда расскажем о девице Мачабели. Снова к Сталину вернулись?.. Отчасти так. Склонность к благотворительности, проявленная Сталиным в пору его молодости, свидетельствует о том, что он не чужд был сентиментальности. Coco учился в духовном училище, писал стихи, когда влюбился в красавицу, дочь князя Мачабели. Увлечение было таким сильным, что юноша из желания чаще видеть девушку нанялся в прислуги к ее отцу. Обязанности у него были несложные: встретить гостей, помочь снять верхнее платье, разместить его на вешалке и прочие необременительные дела. Зато у него была возможность видеть украдкой свою возлюбленную. Удивительно, что дворянин, первостатейный купец Эгнаташвили разрешил своему пасынку пойти в услужение, стать мальчиком на побегушках у князя Мачабели. Еще раньше, во времена моего детства, современники объясняли этот факт безграничным упрямством Coco, его умением настоять на своем. По окончании каникул он вернулся в духовное училище. Как долго продолжалась влюбленность юноши, история умалчивает, но известно, что Мачабели навсегда запомнила грустные, выразительные глаза Coco, что совершенно естественно, если учесть, что в результате тяжелой и неизлечимой болезни девушка лишилась ноги, женихов перебирать не приходилось, и во умножение несчастий, в советской Грузии она лишилась средств к существованию. В Тбилиси Мачабели жила в тесной, узкой комнатенке. Чем питалась - неизвестно. Известно лишь, что она поддерживала тесные отношения с "гаремом Джимшеда". В конце двадцатых годов девица Мачабели переехала в благоустроенную квартиру, обставила ее добротной мебелью и стала опекать нищих и бесприютных женщин. Дед Гора Каргаретели вынужден был признать ее квартиру филиалом "гарема" вот до чего дошло. Счастье, привалившее вдруг девице Мачабели, следует приписать настояниям ее друзей - напомни о себе Сталину, напиши ему, как ты нуждаешься, может, порадеет. Она написала, и - о диво, Божья воля, козни дьявола! К девице Мачабели пожаловало правительство в полном составе и, узрев тесноту, предоставило ей хоромы, назначило пенсион на "пропитание". Спустя небольшое время пришла посылка от самого вождя - дары, словами неописуемые, радость сердцу и отрада душе. И это пустяки - отныне и до скончания девица Мачабели ежемесячно получала вспомоществование от вождя. Люди, сведущие в подобных делах, поговаривали, что эти двести двадцать пять рублей - партмаксимум Генерального секретаря! Помимо того, госпоже Мачабели ежемесячно поступала на так называемый "Торгсин" определенная сумма в валюте. Разумеется, все это сильно облегчило существование не только госпоже Мачабели, но и "гарему Джимшеда". Любезное внимание длилось до самой смерти госпожи Мачабели, но едва покойницу опустили в могилу, милосердия как не бывало... Странное дело. Похоже, вождь получил от грузинских властей соболезнующую эпистолу, иначе как он мог так вдруг узнать о кончине своей любезной? Обитатели "гарема", и не только они, горевали и довольно долго. Вот только что составляло предмет их печали - ее кончина или потеря кормушки..."
Митиленич оформил командировку и отправился в Уренгой. Он надеялся получить информацию в городе, где до ареста жил и работал Иагор Каргаретели. Сведения нужны были, конечно, дополнительные, а те о суде и приговоре он и так знал из дела. Митиленич никак не мог понять, что "привело Гору из рая, именуемого Грузией, на Дальний Север, который иначе как адом не назовешь", ведь у него "на воле всего было вдоволь, да и в заключении, если уж честно, он не голодал". Еще Митиленича интересовало, с кем был связан Гора в Уренгое и почему закончилось его пребывание в этом городе. Может, его арест и вызван тем, что не заладились отношения с имяреком... Ответ на первый вопрос, почему Гора уехал из Грузии, в деле поимки Каргаретели имел значение, скажем, третьестепенное. Установить же уренгойские связи было чрезвычайно важно - а вдруг да надумает Гора вернуться сюда в поисках пособников, укрывища... Или с какой-нибудь иной целью.
Свое пребывание в Уренгое Митиленич считал оправданным. Более того, обдумывая в самолете результаты командировки, он руки потирал от удовольствия, при этом губы его морщила довольная улыбка.
По возвращении, едва войдя в кабинет, он направился к рельефной карте. Поразмышлял, недовольно помахал руками, подсел к письменному столу и снова ушел в свои мысли.
"Нужно уточнить хронологию. На данный момент в Уренгое нет ни этого Санцова, ни Полины Цезаревой - его любовницы. Они исчезли после того, как Каргаретели получил срок. Дело тянулось долго. Два человека утверждали, что Гору не должны были арестовывать. Санцов и Цезарева выждали, пока Каргаретели вынесли приговор, и исчезли. Так-то, Митиленич! Теперь нужно докопаться, почему, что за этим кроется!.. Да, о нем говорят, что в деньгах он не нуждался, жил по-холостяцки умеренно... Нет, была у него и любовница, и друзья,
Как бы там ни было, искать нужно нового любовника. Цезарева с ним, ясное дело... Если вся эта конструкция заслуживает маломальского внимания... Заслуживает, Митиленич!.. Да, вот еще: кто такой этот Ашна, где он? Это кличка, а нам нужны имя, фамилия, местонахождение... При чем тут он? Бывший зэк, то ли татарин, то ли узбек? При том, что... Говорю, надо установить!..
"Теперь кое-что о тех, кого успели убрать: расстрелять или в лагерях извести. Не представляю, какими мотивами должны были руководствоваться власти, чтобы тратить время и силы на уничтожение таких людей, как, скажем, Захарий... Господи, как же фамилия этого придурка?.. Служил он некогда в охране Сталина и был, в общем, не старым, но от той службы его освободили то ли по болезни, то ли по дурости. Он доводился нам дальней родней. Приходил очень редко, по большим праздникам - на Новый год, день рождения деда Иагора. Бывало, год пройдет, так и не появится. Есть такие родственники. Его приход означал одно - восторженные разговоры о Сталине. Он рассказывал много всякого, но Эрекле Каргаретели особенно нравился случай, когда Сталин... Нет, начнем сначала, право, стоит труда. Мой отец назвал эту новеллу "Сталинианой по Захарию". Из всего рассказанного Захарием мне она тоже кажется значительной, поскольку точно передает психологический настрой людей тридцатых годов.
В те поры Захарий "охранял" Сталина на одном из курортов, то есть сидел в кустах и обозревал окрестности.
Со времен Сталина и поныне парки правительственных дач всегда обносились надежной оградой, но самому отдыхающему подходить к ограде возбранялось. Почему - Бог весть. На прогулочных тропинках, то есть на приличном расстоянии от ограды, были установлены небольшие таблички с предупреждающими надписями - граница, дальше не ходить, - а у ограды, в том или ином укрытии, сидели охранники. Обязанности их были несколько расплывчаты, потому как часовые снаружи, естественно, никому не разрешили бы лезть через стену, да и среди отдыхающих вряд ли сыскался бы желающий выйти таким путем. Вместе с тем охранник в засаде не имел права одернуть отдыхающего, нарушившего границу, да он, собственно, вообще никаких прав не имел, даже права пикнуть, если его шарахнет по голове булыжником. Скажем, идет Лазарь Моисеевич Каганович, перешагнул черту. Ты что, вылезешь и гаркнешь: давай, мол, назад?! Что ты, милый, попробуй высунься... Шевельнуться нельзя... Словом, сидит Захарий за кустом, охраняет Сталина. Теперь о том, как он рассказывал...
– За три года работы Сталина я видел всего раз. Служба, знаете, то туда перебросят, то сюда. Нет, издалека видеть приходилось, как же, но так, чтобы вот-вот, совсем близко, всего раз. Что правда - то правда. Куст был большим, разлапистым, как-то он называется, не помню. Сижу себе, и вдруг появляется на моей тропинке Сталин. Идет, скрестив руки за спиной. Остановится, на что-то посмотрит или на небо глаза вскинет, подумает-подумает и снова пойдет. Сам знаешь, много забот у него. Идет себе, уточкой переваливается. Приближается ко мне. Покуда к табличке подошел, остановился раза три-четыре. Гляжу промеж веточек и промеж листочков, гляжу на него, а про себя думаю: подойди, ну, подойди поближе, хоть рассмотрю, как положено. Подходит к табличке, останавливается, читает. Руки по-прежнему за спиной держит, думает. Потом, смотрю, идет дальше, оставляет за спиной табличку и направляется прямиком ко мне, ты подумай! Сижу - не дышу. Снова останавливается, куст разглядывает - мой куст, под которым я сижу, тот самый. Досада меня взяла, не приведи Господь, заметит и скажет старшому, кто это в кустах у тебя сидит! Уволят как пить дать! Да дело и не в том, что уволят, без него мне жизнь не в жизнь. Им дышу, такому человечищу служу, шутка? Да, так вот, сижу я, а он приближается! Вплотную подошел к кусту, замешкался, осматривает ограду. Осмотрел. Делает еще несколько шагов и останавливается ровно над моей головой. Да это только так говорится, а видеть-то он меня не видел! Стоит, озирается по сторонам.
Убедился, что никого нет, вынимает и мочится. Мочится, поливает меня, а попробуй пошевелись - не положено! А чего мне шевелиться, это же Сталин! Закончил, стряхнул капельки, упрятал, застегнул пуговки - так все красиво делал, очень красиво, - повернулся и пошел себе уточкой переваливаться...
Чувства юмора у Захария не было даже в зачаточном состоянии. Рассказ он начинал, правда, спокойно, но постепенно, по мере того как нарастало возбуждение, лоб и подбородок покрывались капельками пота, голос доходил до крика и вдруг прерывался, словно кто топором отсекал цепь слов.
Пошел слух, что Захария обвинили то ли в желании, то ли в намерении убить Сталина. Слух оказался ложным. Взяли его за болтовню, за то, что осмелился выставить в неблаговидном свете нашего любимого вождя! Весной тысяча девятьсот сорокового он вернулся целым и невредимым. Написал письмо генеральному прокурору, дескать, спросите у Самого, так ли это было. Представляю, как гоготали в кремлевских кабинетах, но простить унижения вождя чекисты не смогли, а посему Захария вновь арестовали и на сей раз расстреляли.