Гора Мборгали

Амирэджиби Чабуа Ираклиевич

Была бы моя воля, я бы внес его в книгу Гиннесса. Найдется ли еще в мире человек, на которого лично писал товарищ Сталин?

Для меня репрессии начались с ареста господина Бесо Зедгинидзе. В семье стало известно, что он арестован! Бесо Зедгинидзе был другом деда Иагора, ученым с именем, европейски образованным интеллигентом. Деликатности он был чрезвычайной. Отправился однажды господин Бесо с неким ученым вдвоем в экспедицию. Жили в крошечных палатках. Как-то раз поутру Бесо взялся готовить завтрак, - коллега, дескать, проснется, накормлю. Коллега не проснулся... Ни днем, ни ночью - он скончался! А господин Бесо только на следующий день позволил себе поскрестись в палатку, дабы разбудить мертвеца...

Пришел

как-то господин Бесо к деду Горе. Они побеседовали, сели за шахматы. Сыграли партию, другую, и вдруг гость стал проявлять заметное беспокойство, даже я обратил на это внимание. Дед Гора спросил друга, не может ли он чем-нибудь помочь ему. Оказалось, что старик по просьбе родных купил с рук на Майдане лекарство для больного зятя и должен был отправить его с оказией в Москву. Знакомых в московском поезде не случилось, и он вынужден был просить об услуге совершенно незнакомых ему двоих мужчин представительного вида. Те с радостью взялись выполнить просьбу, записали адрес больного. Господин Бесо, естественно, не просил их тогда представиться - в подобной ситуации это означало бы проявить недоверие, а он нисколько не сомневался в их честности. В разговоре мужчины обращались к нему по имени-отчеству, значит, были наслышаны о нем. И вот теперь старик сокрушался о том, что, может, и тем мужчинам хотелось представиться, чтобы господин Бесо знал, кто оказывает ему услугу. "Совсем я выжил из ума", досадливо махнул старик рукой. Дед Гора засмеялся, потом задумался и недоуменно развел руками, кто знает, как следует поступать в таких случаях. "Вообще-то тебе везет на подобные ситуации", - заметил дед Гора. Они припомнили другой случай, относящийся к началу двадцатых годов.

Господин Бесо получил телеграмму от своего русского коллеги с извещением, что тот приезжает в Тбилиси и просит его прийти к десяти часам утра в гостиницу "Ориент". Господин Бесо прихватил с собой младшего сына лет одиннадцати-двенадцати, с тем чтобы после назначенной встречи сходить в баню. Дорогой они встретили Иагора Каргаретели, он тоже шел искупаться. Господин Бесо уговорил его заглянуть с ними ненадолго в гостиницу, а потом пойти вместе в баню, поскольку номер заранее был заказан Иагор согласился. Поднялись на этаж, стали искать комнату. Двери были смежными, скажем, одна помечена номером двадцать три, другая - двадцать пять. Господину Бесо нужна была комната двадцать три, а постучался он по рассеянности в соседнюю. Коллега, ожидая друга, решил, что это к нему, и живо откликнулся, приглашая войти. Господин Бесо, не чинясь, распахнул дверь... и о ужас! Перед ним стояла дама в исподнем. Завидев в дверном проеме мужчин, она вскрикнула, и господин Бесо со словами: "Простите, господин!" - с быстротой молнии захлопнул дверь. Тут на пороге соседней комнаты появился коллега, радушно приглашая гостей войти.

Побеседовали, обговорили все, что нужно, и ушли. Дорогой мальчик спросил отца, почему он обратился к женщине "господин". Тот объяснил, что сказал так намеренно, дабы женщина, полагая, что ее приняли за мужчину, не испытывала чувства стыда.

Таким был профессор Бесо Зедгинидзе. Спустя время к нам как-то зашли друзья отца, и один из них упомянул господина Бесо. Отец рассказал этот случай. Реакция была точной - молчаливое раздумье. Потом я узнал, один из них назвал эту историю "Страстями Зедгинидзе".

Кого еще арестовывали и уничтожали? Кого только не... Вскоре после того как вошла Красная Армия и Грузия советизировалась, в Тбилиси пожаловал Сталин. Была устроена встреча с рабочими в клубе имени Плеханова. Сталина освистали, согнав с трибуны. Перед тем как покинуть зал, он бросил два слова - погодите, погодите! Ушел поджав хвост. Тут же Орджоникидзе,

а потом и Берия составили полный список присутствовавших. В тридцатые годы этих рабочих всех до одного расстреляли. Сразу по окончании учебного года нас, студентов техникума, забирали в авчальские лагеря; в течение двух месяцев мы несли военную службу, а точнее, проходили подготовку. У нас были отличные командиры, увешанные орденами, участники войн - первой мировой и гражданской. Мы были мальчишка-ми, но держались ветеранами. Наши командиры только улыбались. Они любили нас за прилежание, а мы их за то, что они отечески относились к нам.

Было засушливое лето, воскресный день. Я стоял на часах возле продуктового склада. Метрах в двадцати теснились в ряд времянки из дикта, в которых жил командный состав. Вдруг откуда ни возьмись крытая машина с чекистами. Загребли всех, кто оказался дома... Господи Боже - капитан Демчук, майор Ханамиров, майор Долидзе... Одиннадцать офицеров, одним махом... На второй день состоялся большой митинг. Выступали младшие командиры, солдаты и так искренно, с такой ненавистью клеймили "изменников родины", что неискушенный мог бы поверить. В студенческой роте остался один-единственный командир - капитан Хурцилава, его арестовали позднее. Об их дальнейшей участи я ничего не слышал.

Господь Всемогущий, какие люди попадали в сети! В нашем "жакте", то есть домоуправлении, работал некий Тарас, как-то раз один из сотрудников, побывавший в отпуске, в шутку сказал ему: "Был я в Харькове, там Тарасу памятник поставили, может, тебе, ты ведь тоже воевал". К сведению: Тарас был солдатом одиннадцатой армии, той самой, что осуществляла аннексию Грузии. Сообщение сотрудника пришлось по душе освободителю, воевавшему и на Украине. Преисполненный гордости, он то и дело повторял: "Попрошу уважения, мне памятник в Харькове поставили!" Зачем его было расстреливать, кому мешала его болтовня?

Совершенно непонятно, в чем провинились сестры Майгур, две выжившие из ума старушки. Обе остались старыми девами, несмотря на то что наружность в молодости имели самую что ни на есть привлекательную. Старшая не вышла замуж потому, что ей, восемнадцатилетней, какой-то русский поэт признался по пьянке в любви и она прождала его всю жизнь, до старости. Младшая не вышла замуж из уважения к старшей. Они трудились, едва сводили концы с концами Взяли и их - выживших из ума старушек, а в комнату, им принадлежавшую, поселили партработника.

Попал в выдвиженцы некто Ладо Джанджаладзе, и назначили его управляющим "Шелкотреста". Мой отец работал юрисконсультом в нескольких учреждениях, включая и упомянутый трест, и случилось так, что Джанджаладзе пришел в нашу семью к праздничному столу. Гостей было человек двадцать, мужчин и женщин. В самый разгар застолья Джанджаладзе вдруг вытащил спичку из коробка и стал ковырять ею в ушах. Потом старательно вычистил спичку о край скатерти и как ни в чем не бывало продолжил свое занятие. Расстреляли и Джанджаладзе.

Вот некий Богинашвили, ревизор. В одном из магазинов, среди книг, списанных заведующим по той простой причине, что их никто не покупал вот уже много лет, он вдруг увидел труды Ленина и возмутился: "Хочешь списать книги любимого Ленина, да?" Написал заявление, по которому "виновника" арестовали.

В Гурии скончался пожилой человек, отец семейства. На поминках тамада поднял тост за его репрессированного сына - все, дескать, бывает. Виновен он или нет, осталось сидеть два года. Жаль только, что отцу не довелось дождаться возвращения сына! Вот и все, что сказал. За это тамада оказался в тюрьме, скончался в лагерях. Сын покойника вернулся, впоследствии получил реабилитацию и даже восстановил себя в партии...