Гора Мборгали
Шрифт:
"Если здесь поблизости лагерь, то со своей охраной и собаками. Сдалась нам такая экскурсия? Еще влипнем в какую-нибудь историю, а?.. Трактор всего в паре километров отсюда... Нет, дальше. Вон с того холма поглядим в бинокль... Ха, а как туда взобраться?.. Ничего, уж как-нибудь! Это еще что такое?.. Как что, флейта... Фу ты, неужели?! Кто-то наигрывает "По диким степям Забайкалья". Только начали играть, иначе я услышал бы. Поднимемся на холм, посмотрим..."
Горе и впрямь пришлось карабкаться. По его предположениям, лагерь размещался севернее, стало быть, на холм надо было взбираться с юга, со скрытой от глаз стороны, что оказалось делом нелегким. Гора помучился, с трудом одолел лесистый косогор. Удобно устроился, отдышался. Потом поднес бинокль к глазам и стал осматриваться.
Лагерь с прилегающим к нему поселком был заброшен. Он располагался на равнине, примерно в трехстах-четырехстах метрах от Горы. В поселке, на крыльце ближайшего от бараков дома кто-то сидел и играл. Вокруг ни души. Бараки стояли без дверей и оконных рам. Забор из горбыля, местами поваленный, зиял провалом ворот. Поселок,
"Надо выждать, пусть уснет... Погоди, этот лагерь мне что-то напоминает... Тьфу ты, банки, конечно, банки... Такой же лагерь, бабы, тракторист!.. Надо же! Неужели мне во второй раз доведется увидеть такое?.. Времени много, вспомним ту историю, как раз и стемнеет, скрести в ямах картофель лучше в темноте. И сторож десятый сон будет видеть. Да, давай-ка о банках расскажем: заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет. Когда на престол взошел Хрущев, в результате забастовок и бунтов в лагерях режим был послаблен до того, что мне выдали пропуск и назначили одним из экономистов в управлении. Моим начальником был некто Павел Николаевич Котельников, майор. Мы были двое у него под началом. Он постоянно отсутствовал: то ездил в командировки, то отсиживался на совещаниях. Котельникову дела не было до того, чем мы занимаемся. А занятий у нас и в самом деле было маловато. Майор загодя подписывал бланки, мы заполняли их, приобщали к ним итоговый отчет, составленный по ежемесячным сводкам, поступавшим из лагерей, и отправляли с фельдслужбой. Этим исчерпывался наш труд, если не принимать во внимание, что мой сослуживец Абрам Хайт любил, вроде меня, анекдоты и кроссворды.
Как-то мы получили отчет одного из лагерей за два последних месяца. В примечании сообщалось, что у администрации нет сведений, вывозятся ли бревна на биржу с такого-то лесоучастка, а если да, то в каком количестве. Лагерь был заброшенным, вырубать было нечего, и контингент перевели на новое место, в лесу оставалось много бревен. Их надо было вывезти. Для этой цели лагерное начальство оставило на вырубке трактор с трактористом, который и должен был проделать эту работу. Но сколько он бревен вывез, никто учета не вел. Майор заподозрил, что их, вероятно, вообще не было и в старых отчетах сделана приписка. Он велел мне оформить командировку, съездить и посмотреть на месте. Оформил, мне выписали спецпропуск, и я поехал. Строительство Тайшет-Ленской магистрали считалось почти законченным, но заказчик, то есть министерство, не подписывал приемку из-за каких-то недоделок... Впрочем, не "каких-то", а очень определенных - чтобы преодолеть расстояние в семьсот километров, поезд порой тащился по несколько суток... Мне ехать было триста, но я ухлопал на них трое суток и только на четвертые попал на ту платформу бывшего лагеря, откуда мне предстояло пройти пешком еще семь километров... Поездка была не приведи Господи, но из нее мне врезался в память один эпизод. Мы стояли на полустанке, безнадега, как говорится, полная. В вагоне тьма кромешная. Я провел целый день на ногах, устал и опустился в коридоре прямо на пол. Чуть погодя ко мне подсела женщина в стеганом ватном бушлате, таких же брюках и старых латаных-перелатанных пимах. Мы разговорились, она оказалась заключенной, как и я, и так же, как и я, ехала в командировку. Между нами возникло ощущение близости и нежности. Ей было примерно лет тридцать пять. Я спросил, какая у нее грудь. Она задумчиво ответила: "Я красивая женщина, в темноте не разглядишь. У меня упругое тело, грудь, высокие бедра и изящные длинные ноги. В нашем лагерном быту основная беда красивой женщины в том, что никто не видит, какая она под этим тряпьем. Иногда мне становится невмоготу, так хочется стащить с себя эти лохмотья и пройтись в чем мать родила перед мужчинами. Пусть видят, какая я! Пусть видят! Пусть видят!.."
А мы вернемся к тому, о чем изначально поведать хотели. Я отмахал те семь километров и добрался наконец до заброшенного лагеря... Нет, об этом отдельно... Заброшенный лагерь, точнее, поселок, оставленный лагерной администрацией, стоит того... Да-a! Это интересное явление. Получают приказ. Чекисты со всеми чадами, домочадцами и скарбом снимаются с насиженного места, но определенная часть населения остается. Кто эти люди? К примеру, выходит срок у Прасковьи или Даши. Чтобы не возвращаться домой в лохмотках и нищими, пристраиваются они домработницами в семьи чекистов или же идут на работу в хлебопекарню, прачечную. Некоторым вообще некуда возвращаться - ни дома, ни родни. Потом выходит срок у Вани или Гоши, по той же причине остаются и они. Со временем Гоша "женится" на Прасковье, они справляют избу - в лагерном мире "балок".
Сажают картошку - кто сколько сможет обработать. Летом собирают ягоды, сдают за гроши в потребсоюз - это деньги на хлеб, который они покупают в магазине, - до него тащиться, как правило, несколько километров. В тот период - я имею в виду сталинские времена - заключенных после освобождения переводили на бессрочное вольное поселение. Такова была одна часть населения. Эти люди обрекались на подобное существование и жили так до той поры, пока волею провидения не отправлялись в иной мир. Вот в такой поселок я и попал. Здесь мне надлежало узнать, где работает тракторист и как к нему пройти, чтобы замерить объем работ.
Мое появление в поселке вызвало переполох. Ей-богу, окон десять одновременно распахнулись, и из каждого выглянуло по женщине. Дети, занятые играми, вдруг умолкли и, разинув рты, уставились на меня. Наплыла тишина, я тоже довольно долго хранил молчание, пытаясь оценить обстановку. Наконец одна из женщин спросила, что привело меня сюда, какая нужда? Я рассказал, с чем пожаловал. Все десятеро одновременно стали объяснять мне, как и куда надо идти. Я не разобрал ни слова и, подойдя к одному из окон, заставил повторить объяснения. Помахав на прощание рукой, я пошел... Через три-четыре километра услышал шум трактора и двинулся на звук. Путь лежал через косогор, идти было трудно. Тракторист заметил меня и, поравнявшись, жестом велел следовать за ним. Я так и сделал. На бирже он остановился. Заглушил двигатель, сошел. Оглядел меня и спросил, кто такой. Я представился и объяснил, зачем приехал. Начали замерять. Провозились довольно долго. По правде, я все на глазок мерил, сколько там было. Большей точности и не требовалось Важно было убедиться, перевозятся бревна или нет.
Тракторист пригласил меня к себе в землянку. Она оказалась крошечной: несколько ступеней вниз, дверь, возле стены узкий, на одного, топчан, вернее, - его подобие, и печь - тоже малюсенькая. У меня была с собой бутылка водки. Мы выпили по глотку. Хмель немного развязал ему язык, иначе ему не разговориться - царь флегматиков. Он ни о чем не спрашивал, на мои вопросы отвечал коротко "да" или "нет". Когда встречаются двое заключенных, тема их разговора - водка, табак и женщина. Мне как-то удалось выудить из него, что срок его истекает через пять месяцев. Он не курил, ему было где-то под пятьдесят. Я спросил, как у него обстоят дела с бабами. Он махнул рукой, - этого добра тут хватает, вон, целый поселок. "Надоели они мне, - в сердцах плюнул он, - когда целый день вкалываешь, вечером не на многое годишься!" Я поинтересовался, как обстояло дело в первый раз.
Он рассказал:
– Окончил работу, развел огонь. Варится каша. Прилег. Слышу, на лестнице звяканье... Будто ручки ведер упали. Стук в дверь. Войди, говорю. Входит баба. Стоит. Садись, говорю. Садится. Говорим о том о сем... Дала бы, что ли, говорю. Мнется, потом спрашивает, а что взамен? Отвечаю, что дать мне нечего, гол как сокол. Вон, пожалуйста, все мое добро на полке. Я раз в месяц хожу в лагерь за продуктами - мука, крупы, постное масло... Что дадут... Она осматривается... И просит жестяную банку. А жестянка хорошая, я в ней масло ношу... Берет банку, уносит. Спустя два дня приходит другая. Уносит вторую банку - в ней я обычно крупу ношу. Вон ту. Остался я без посуды. Между тем настает время идти за продуктами. В лагере завскладом такой жмот, своей банки не даст, знаю, был у меня случай. Сижу, думаю, что делать. В это время снаружи доносится звяканье. Приходит та женщина, что первой унесла жестянку. Трахни меня, говорит, так хочется, мочи нет терпеть. Я упираюсь, не могу, говорю. Потом соглашаюсь, ступай, говорю, принеси банку, тогда трахну. Она на своем, и я на своем. Ни за что не уступил. Пошла, принесла. Вон та банка, правая. Левая - это та, которую вторая баба брала. И ее заставил вернуть. После этого ничего не выпрашивают. Жаль их, несчастных. Эти жестянки им заместо кастрюль. Обе были в саже. Когда третья пожаловала, я ее заставил надраить...
Сгустились сумерки. Пожалуй, можно идти. Тут, кроме музыканта, никто не появлялся. Интересно, женщина это или мужчина?! Где это слыхано, чтобы женщина играла на флейте!.. Я слышал и даже видел... Нам до этого нет дела, займемся картофельными ямами. Их здесь много, видишь? У каждого своя. Если не ошибаюсь, эта Хеопсова пирамида - лагерное овощехранилище... Если в каждой яме осталось хоть по несколько картофелин, на еду наберется. Вырою картофель и улизну, как огородный воришка... А если забраться в какой-нибудь дом и переночевать в тепле, разве плохо? Это будет даже не "Астория", а какой-нибудь "Континенталь"... Нет, милый, отмахали такой путь, чтобы угодить в капкан?.. Да и времени на это нет. У нас свидание назначено. Нас ждут встречи сначала со славным рыцарем неопределенных занятий, пожаловавшим к нам из страны Абу Ибн Сины, потом с истинным аристократом, чей род восходит к первым монголам. Не будем опаздывать на свидания. А у музыкантов - исполнителей и прочих простолюдинов просим прощения, с ними пообщаемся потом".