Гора Орлиная
Шрифт:
— Сеня, ты? — удивилась она. — Тебе же в утреннюю смену?
— А тебе разве не в утреннюю? — засмеялся Пушкарев и, наклонившись к жене, шепнул: — Не вышло у нас свидания… Дай-ка я тебя хоть тут поцелую.
Поцелуй пришелся в самое ухо. Нина вздрогнула от веселого звона, хотела, любя, ударить мужа, но он увернулся и побежал к выходным воротам.
— А маленький как, маленький? — встревожилась она. — На кого же ты его оставил?
Но Семен уже не слышал ее.
Машины постепенно подвигались вперед. Две из них разворачивались в конце колеи перед широко раскрытыми воротами. Над остальными работали предпоследние узлы.
— Видишь, ногу разбил. Говорю иди — не желает, — сказал Алексей Петрович, показывая на молодого слесаря.
Паренек и слушать не хотел чужого мастера. Сильно хромая, он ходил вокруг машины, стараясь размять ногу. Ранение было так некстати — приближалось утро, заканчивалась десятая машина. Но делать нечего. Николай приказал:
— Иди, иди! Не строй из себя героя. Обойдемся. Спасибо.
Когда паренек медленно побрел к выходу, Николай сказал:
— Трудновато придется, Петрович, с десятой.
Посмотрев на часы, решительно направился в конторку и вскоре вышел оттуда в синем комбинезоне. Он не обратил ровно никакого внимания на вопросительные взгляды слесарей. Алексею Петровичу, который старался скрыть удивление, Николай сказал:
— Сам знаю, что нехорошо. Но выхода нет. Пусть посмеются, покритикуют. Бывало хуже.
И принялся за оставленный слесарем инструмент.
В цехе стоял напряженный шум, и почти невозможно было представить, как в такой обстановке мог лететь от узла к узлу какой-то шепот или одно короткое слово. Но когда в цехе появился директор, весть об этом понеслась впереди него от узла к узлу. Нечаев шел по цеху, широко шагая, в полувоенной форме, в меховом жилете поверх гимнастерки.
— Где начальник? — спросил он.
Ему указали на машину, возле которой возился Николай.
— Вот оно как!
Николай, стараясь не краснеть, сдвинув брови, проговорил, вытирая руки о грязный комбинезон.
— Дело требует. Иначе бы не стал.
Работавшие в стороне сборщики пододвинулись ближе. Директор спросил, как работает их начальник.
— Сам хочет выпустить десятую.
— Какую десятую?
— Наше задание, — пояснил Николай.
— Ваше выполнили, за свое взялись, — добавил Алексей Петрович.
— Придется в красную книжечку записать, — сказал какой-то сборщик.
— Придется, — подтвердил Нечаев. — Придется записать!
Николай понял, наклонился к нему и проговорил:
— Ругать — потом. Сам приду.
— Есть, — серьезно ответил Нечаев. — Подожду.
Он оглядел собравшихся, подался вперед и, прищурившись, стал вглядываться, очевидно заметив того, кого не собирался здесь увидеть. За плечами рабочих мелькнула в полутьме какая-то фигура.
— Что это, начальник кузнечно-прессового на тебя смотреть пришел по приглашению?
— Не знаю, я никого не звал…
— Пусть поглядит, ему полезно, — проговорил Нечаев. — Куда же он сбежал? Когда не нужно — придет, а когда нужно — сбежит!
Директор завода решил, что ни к чему ругать начальника сборки. Но заместитель парторга Якимцев, дежуривший этой ночью в парткоме, не мог так оставить дела: надо проучить Леонова в назидание другим, надо поквитаться за первое их столкновение в начале зимы.
В партком Николай шел с неохотою, уже заранее
Якимцев встретил Николая, казалось, радушнее, чем можно было предполагать. Он широко шагнул к нему, протянул руку, поздравил с перевыполнением плана, отошел, поправил ремень гимнастерки и, все еще улыбаясь, сказал:
— А теперь о деле поговорим.
Николай хотел пошутить: разве до сих пор они говорили не о деле? Разве перевыполнение плана это не дело? Но промолчал.
— Ты, конечно, знаешь, зачем я тебя пригласил? — Улыбка сбежала с лица Якимцева.
— Нет, не знаю.
— Так вот, — Якимцев еще раз поправил ремень гимнастерки, собрав ее сзади в складки, обдернув и посмотрев на кончики начищенных сапог. — Дело делом, а нехорошо производственную дисциплину нарушать. Нехорошо, брат, ронять авторитет командира. Даже если разобраться, то это и делу не очень помогло. Ну, предположим, ты выпустил один танк. Это сегодня. А завтра что? А завтра, если трудно придется, рабочие скажут: пусть начальник танки выпускает, он это умеет, доказал недавно. И вообще — слушать перестанут. Так?
— Фронту помогаю, — усмехнулся Николай, — бью врага.
— Напрасно смеешься, Леонов! Напрасно кощунствуешь. Фронтовики жизни своей не щадят…
— У нас два фронта, — спокойно ответил Николай. — Один — там, а другой — здесь. И какой тяжелее — еще неизвестно.
— Так-так, — ехидно поощрял его Якимцев.
— Вот тебе и так! У солдата цель одна: врага убить, а самому живым остаться. Не смог убить сегодня — убьет завтра, у него точного задания на каждый день нету. У него война не рассчитана на какой-то определенный срок. Ведь мы с тобой, скажи откровенно, не думали, что так дело затянется. В первый день войны не думали мы этого. А у рабочего, у нас с тобой, задание на каждый день: сделать столько-то танков, а не сделаешь, тебе тут сразу и отвечать за это. И не имеешь ты права не сделать того, что как раз солдату и нужно! И разные, скажу тебе, у человека бывают дни, а все равно должен, радостно тебе или горько. Сами фронтовики лучше нас все это понимают.
— Верно ты говоришь. Факты бесспорные приводить, а выводы из них делаешь совершенно неправильные. Ты вдумайся только в то, что говоришь, — сказал Якимцев медленно и, помолчав, как перед чем-то особенно важным, добавил: — Ты ведь умаляешь героизм солдата, героизм бойца Красной Армии, того бойца, который действительно не щадит жизни ради отечества, ради тебя. За такие слова, может, и на парткоме вопрос ставить надо…
— Так ты поставь.
Они не заметили, что дверь была распахнута и на пороге стоял парторг. Он прислушивался к их разговору, стараясь понять, в чем дело, и заранее улыбаясь, ибо знал, что эти люди, сойдясь друг с другом, могут спорить по самым пустякам, и все это — Якимцев.
— Что тут у вас? — спросил Кузнецов громко и, не дожидаясь ответа, подошел к шкафу, где сам когда-то вколотил гвоздь, и повесил шинель. — Еще не ложились сегодня? Так что тут? О чем спорите?
— Обвинение мне предъявляет.
— В чем ты его обвиняешь?
— Не обвиняю, а говорю, что нельзя умалять труд солдата. Он тут сравнивает себя…
— Не себя!
— Ну, рабочего, — с бойцами.
— Сравнивает? И правильно делает.
— Это так, правильно. Только в чью сторону перевес?