Гора Орлиная

Мурзиди Константин Гаврилович

— А ни в чью, — сказал Кузнецов, уже догадываясь, в чем суть их спора, и приглаживая редкие волосы. Видно было, что он не хочет говорить на эту тему. Но и не решить этого вопроса для них, для этих людей, тоже не может. — Ни в чью. Можете мне поверить. Я ведь в гражданской участвовал, кое-что видел. Тяжело и тем и другим. Только там еще о жизни думать приходится. А славу нечего делать. Война кончится, тогда и видно будет, кому больше досталось. А пока о солдате не забывайте, чтобы уж до конца долг свой выполнить.

— Дело не в этом. Дело

тут в принципе. Сегодня ведь он за слесаря работал, — как бы оправдываясь, отвечал Якимцев.

— Иногда и это нужно, — сказал Кузнецов.

— Не спорю, пусть нужно. Но зачем тогда о своих прямых обязанностях забывать?

Николай удивленно взглянул на Якимцева.

— Да. Вместо того чтобы самому наблюдать за работой, он возложил на мастеров обязанность два раза в день…

— Не два раза в день, а через каждые два часа! — сердито сказал Николай, догадываясь, о чем хочет говорить Якимцев.

— Тем более, через каждые два часа ему рапортички подавать. Бюрократизм развел, людей от дела отрывает. Мог бы сам сходить и посмотреть.

Кузнецов шагал из угла в угол, очевидно раздумывая, что сказать, и потом тихо, словно читая по книге или самому себе, точно один был в комнате, сказал:

— Партия учит руководящих работников подводить итоги своей работы за каждый день: почаще и посерьезнее вникать в результаты своей деятельности.

Якимцев хотел что-то сказать, но парторг продолжал:

— Хорошая привычка, выработать ее надо всем, надо, чтобы каждый день…

— Каждый день, но не десять раз на день, как Леонов. А потом ведь — самому надо, а не других заставлять бумажки писать, бюрократничать. Где это сказано, в какой инструкции, чтобы давать сводки такие?

— Где это сказано?! — усмехнулся Николай. — Вот он весь тут. Надо, чтобы где-то сказано было. Без этого нельзя.

Ему так и хотелось обозвать Якимцева начетчиком, как в прошлый раз. Он посмотрел на парторга, и тот, чуть заметно, словно поощряя, улыбнулся. И Николай хотел уже было сказать то, что думал о Якимцеве, но вдруг подмигнул парторгу:

— Конечно, у Маркса об этом не сказано.

Кузнецов засмеялся. Смеясь, он запрокинул голову и показал свои большие, словно глядящие ноздри.

— Не спорьте, — примирительно заговорил он. — Мало ли чего не было сказано вчера или чего не было сделано. Если это полезно сегодня, то нужно сделать, независимо ни от чего, не оглядываясь. Инициативу не запретишь, Якимцев. Это понимать надо. А теперь, сынки, вам спать пора. Идите…

Николай стал прощаться и взялся за ручку двери. Якимцев отвернулся к окну, где давно уже светились тусклые краски рассвета. От них тянуло холодком.

Кузнецов подошел к Якимцеву, взял по-отечески за плечо.

— Нет уж, вместе идите, вместе. Я же сказал.

— Потолковать надо, — запротестовал Якимцев.

— Выспишься — тогда приходи, расскажешь. Подожди его, Леонов.

Он посмотрел, как Якимцев надевает пальто, подтолкнул его к двери и сказал на прощанье:

—

Спокойной ночи, ребятки.

Оставшись один, подумал: «Не на месте Якимцев, нет… Но, к сожалению, цепкий. Может еще выше подняться…»

Кузнецов вздрогнул, вскинул голову: Якимцев стоял перед ним.

— Все-таки вернулся?

— Понимаешь, я должен был поставить тебя в известность. Леонов, говорят, плохо с женой живет. Для коммуниста это позор!

— От кого слышал?

— Тут одна… старая комсомолка, Семенова. Я ее с первого дня на стройке знаю. Так она сказала, просила разобраться, помочь.

— Не сплетница?

— Нет. Так ничего. Только для комсомола устарела. Надо, пожалуй, сказать секретарю, чтобы поставил вопрос об исключении. Возрастной состав организации портит…

Построить на кремнегорском заводе танк — значило создать особую техническую оснастку, изготовить множество штампов, научиться делать новые детали. Молодые танкостроители внесли в конструкцию танка свыше пятисот изменений, сделали его более живучим, более огнестойким. Многие детали оказались лишними. Это ускорило процесс производства. Но вместо них рождались новые. Некогда было заказывать их на других заводах. Выгоднее было делать самим. В их числе оказалась корончатая гайка. Изготовление штампа поручили Плетневу.

— Вы у нас осуществляете связь цехов со штабом завода, — сказал ему Черкашин.

— Не слишком ли торжественно? — усмехнулся Плетнев.

— Я серьезно, — заверил Черкашин.

Давая задание Плетневу, Александр Николаевич хотел помочь ему. Плетнев, как известно, был человек замкнутый, недовольный, хотя исполнительный; ему казалось, что люди не хотят замечать его талантов. Считая себя незаслуженно непризнанным, он с некоторых пор смотрел на все насмешливо-подозрительно, говорил иносказательно. Плетнев не замечал этих постепенных перемен в самом себе; с неудовольствием замечал он перемены только вокруг себя… Он был польщен заданием, но не подавал виду и поэтому, возможно, не торопился. Семен Пушкарев, в бригаде которого монтировалась деталь, решил зайти к нему, поторопить. Плетнев принял это как личное оскорбление. Почему пришел бригадир, а не начальник сборки?

— Мне нужна деталь, я и пришел, — пояснил Семен.

Оглядев его, Плетнев решил переменить тактику.

— Вы что на меня кричите? Кто вы такой? — Он был внешне спокоен, сух, с обычной легкой желтизной в лице. — Вас бы на фронт с вашей решимостью.

Пушкарев побагровел до темноты щек.

— Надо будет — пойду и на фронт!

Семен хлопнул дверью.

«Не желает со мной разговаривать! — раздраженно подумал Плетнев о Леонове. — Презирает или боится?»

Мысли его невольно обратились к Наде. Да, он совершил ошибку. Надо было согласиться иметь ребенка. И в последний раз тоже глупо вел себя. Мог бы сказать ей: «Ты чем-то обеспокоена, ты ищешь чего-то… Я — тоже… Не ищем ли мы друг друга?» Прекрасная мысль!