Гораздо тихий государь
Шрифт:
В ближайшей церкви заблаговестили к заутрени. Вначале робкий перезвон крепчал, наливался уверенной силой.
Разбуженный перезвоном, Ртищев недоуменно приподнял голову. «Никак благовестят?» — с трудом сложилось в тяжелой его голове. Он потянулся и перекрестился на образ: желтое лицо его полыхнуло кумачовым румянцем: «Боже, что ж я наделал!.. Как же я пред очи Марфеньки ныне предстану!» — хрустнул он пальцами и с омерзением отодвинулся от простоволосой женщины, прикорнувшей на самом краю сундука.
Наскоро одевшись, постельничий бочком
— Лихо! — встретил его с глубоким поклоном дворецкий, спешивший в трапезную. — Лихо! — повторил он, тряхнув головой. — Демка Филиппов слышал, собирается-де великая сила людишек и чаят от них быть погрому двору боярина Ильи Даниловича Милославского, двору нашего господаря и иных знатных людей за измену в денежном деле.
Ртищев метнулся в трапезную.
— Вставайте! — пронзительно заверещал он и плеснул в лицо мертвецки пьяного Шорина мушермой меда.
На Сретенке, у воровских писем, уже толпился народ. Нашлись грамотеи, которые громогласно читали написанное:
«Изменник Илья Данилович Милославский, да Федор Михайлович Ртищев, да Иван Михайлович Милославский, да гость Василий Шорин».
— Изменники!.. Правильно! — грохотала толпа.
Сретенский сотни сотский Павел Григорьев поскакал в земский приказ с докладом к Куракину.
Князь, не выспавшийся, сердитый, сидел за столом, прислонившись спиною к стене, и маленькими глоточками пил квас.
— Докладай! — буркнул он, тупо уставившись на ковш.
Сотский отвесил земной поклон.
— А собрались на Сретенке мирские люди без ведому моего о пятой деньге порядить. А я с сотней, про сие прослышавши, тотчас противу тех людей выступил. А не успел я до Сретенки доскакать, как слышу возгласы велегласные: «На Сретенке да Лубянке на столбах письма воровские расклеены!»
Куракин прищурился, плюнул и вдруг ударил Григорьева ковшом по лицу.
— Потчуйся, сукин сын, за то, что попустил беззаконие. И пшел с очей моих вон!
Прогнав сотского, князь снарядил на Лубянку дворянина Семена Ларионова и дьяка Афанасия Башмакова.
Тем временем Василий Иванович Толстой окольными путями поскакал на коне в Коломенское, к царю.
Глава XVII
Ларионов и Башмаков, уверенные в собственном могуществе, явились на Лубянку одни, без стрельцов.
— Расступись! — властно крикнул Ларионов и врезался в толпу.
Дьяк, воспользовавшись замешательством людей, сорвал со столба письмо.
— Не моги! — крикнул Куземка Нагаев и метнулся к Ларионову. — Изменник!.. Бейте изменника!
Страшный удар железной палкой по голове сразил Куземку.
Чувствуя, что надо действовать сейчас же, не теряя ни мгновения, Корепин бросился с дубиной на дворянина.
— Миром постоять на изменников! Выручай, православные!
Расстроенные ряды людишек сомкнулись.
— Выручай!
Ларионова и
Сотский Григорьев, притаившись за изгородью, возбужденно наблюдал за происходившим. Он глубоко верил в победу Ларионова и только выжидал случая, чтобы — когда это не будет опасно для жизни — броситься к нему на помощь. Увидев, что Ларионова подмяли, он поспешил заблаговременно убраться подальше.
Но не сделал сотский двух шагов, как из-за погреба на него прыгнул пес. Григорьев в страхе бросился назад и перескочил через забор.
— Стой! — принял его в свои объятия уже оправившийся Куземка Нагаев. — Далече ли?
Сотский вцепился в руку Куземки.
— Не погуби! Пригожусь!
Куземка, поволокший было его к мятежникам, приостановился.
— Нуте-ко, выкладай.
Захлебываясь от волнения, путаясь и торопливо крестясь, сотский рассказал, что Куракин проведал о корепинской ватаге, укрывшейся в лесу, и приказал иноземным полкам оцепить лес.
Позабыв о сотском, Нагаев побежал с недоброю вестью к Савинке.
Вскоре издалека донеслись глухие пищальные выстрелы: то предупрежденная верными людьми Корепина ватага вступила в бой с полками, чтобы отвлечь их внимание от того, что готовилось в городе.
Расправившись с Ларионовым и Башмаковым, толпа откатились к церкви преподобного Феодосия, что на Лубянке.
— Православные христиане, — обратился к притихшим людям Корепин, — слыхали ли вы, что прописано в письмах?
— Чти!.. Сызнов чти.
Обнажив голову, гилевщики [36] еще раз выслушали содержание воровского письма.
Едва Куземка окончил чтение, толпа, точно подхваченная ураганом, с гиком понеслась к усадьбе Шорина. На перекрестке мятежников перехватил сильный отряд рейтаров. Впереди, на белом аргамаке, с обнаженной саблей в застывшей руке, гордо, точно Егорий Храбрый, сидел безусый поручик, князь Кропоткин.
— Стой! — звонко отдал он команду и спрыгнул с коня.
К поручику, не снимая шапок, подошли Савинка и Нагаев.
36
Гилевщики — денежные бунтовщики.
— Здорово, князь! Аль глад почуял?
Кропоткин пожал плечами.
— Не разумею я глаголов сих.
— А вот, уразумей! — неожиданно вспыхнул Корепин и разорвал на себе ворот рубахи. — Коль по человечине стосковался, на — жри!.. Давись кровью холопьей!..
Князь с невольным восхищением уставился на Савинку.
— Костляв ты, смерд, не по мысли мне такая дичина. Да и очи у тебя бесноватые.
И запросто, как равного, потрепал Корепина по плечу.
Бунтари и рейтары с нескрываемым удивлением глядели на князя и ничего не понимали: «Уж не хмелен ли поручик, что со смердом, как с господарем, беседу беседует? Аль замыслил недоброе что?»