Горбачевы. Чета президентов
Шрифт:
Дача состояла из нескольких просторных хорошо обставленных двухкомнатных номеров и находилась в ста метрах от моря в окружении реликтовых пицундских сосен. Зимой море для купания было холодным и поэтому время делилось между процедурами, прогулками по территории и редкими экскурсиями. Иногда по средам Раиса вытаскивала друзей на концерты органной музыки в Пицундский собор.
Михаил и Эдуард сблизились еще с 1970-х годов, в бытность комсомольскими вожаками соседних советских регионов – Ставрополья и Грузии. И тогда же с первых встреч, а в одной из них, как помнит читатель, принимал участие Зденек Млынарж – пражский антисоветчик и друг Михаила, они убедились, что их взгляды на жизнь совпадают. И что крамольные разговоры о недостатках советской социалистической системы,
В аэропорту Адлера было пустынно и тихо. Курортный сезон давно закончился. Ни пассажиров, ни самолетов. Это сразу настраивало на приятный уединенный отдых в зимней, но теплой Пицунде. Эдуард с Нанули прилетели раньше и встречали московских гостей у трапа. После объятий с модными тогда лобызаниями, друзья разместились в двух черных «Волгах» и через час были на государственной даче. Недолго отдохнув с дороги, Горбачевы направились в номер Шеварднадзе на обед. Апартаменты грузинского лидера состояли из огромной гостиной и уютной спальни. Два балкона выходили в редкий сосновый парк, сквозь который хорошо просматривалось не по-зимнему спокойное море.
Большой обеденный стол от обилия еды и напитков выглядел роскошно. Преобладали блюда местной кухни и грузинские вина. По праву хозяина Эдуард произнес по-кавказски великолепный тост за нового кандидата в члены Политбюро Михаила Сергеевича Горбачева. Закончил его так: «Из нас двоих только у Михаила Сергеевича есть шанс стать во главе партии, так как грузин уже был ее руководителем». И разговор тут же завертелся вокруг фигуры Сталина. В ту пору, впрочем, как и после, ни одно застолье с участием грузин без этого не обходилось. После хрущевских разоблачений имя вождя всех времен и народов попало под запрет. И только земляки продолжали считать его исторической фигурой и даже сохранили музей. Публично Эдуард придерживался официальной партийной линии осуждения Сталина за репрессии. В узком кругу выражал более умеренное мнение, оговариваясь, что правитель такой огромной и сложной страны был вынужден применять жесткие, а нередко и жестокие меры. В этот раз черту под этой бесконечной темой подвела Раиса, мудро заметив, что «после смерти Сталина прошло только 26 лет и суд истории, еще не сказал своего слова. А нам грешным не пристало быть его судьями, тем более, что правителей такого масштаба оценивают не по отдельным периодам и не за отдельные действия, а в целом с позиций соответствия или несоответствия его деятельности национальным интересам, что станет известно еще не скоро. Хотя репрессий, безусловно, оправдать нельзя».
Потом были тосты за милых и любимых женщин, солнечную Грузию и ее руководителя. Незаметно разговор перекинулся на обстановку в стране. Когда подобрались к самой актуальной в тот период теме о слабой работоспособности ведущих деятелей стареющего Политбюро, Нанули предложила перенести разговор в парк, а потом возвратиться к десерту и кофе. Так и сделали.
Едва вышли на парковую аллею, как Раиса спросила Шеварднадзе и Михаила.
– Объясните мне, рядовому члену партии, почему в ее Уставе не определен возрастной предел пребывания на партийных должностях? Из-за этого у нас не Политбюро, а дом престарелых.
– Рая, власть это похлеще наркотика. Верно, Эдуард? Мы же с тобой знаем. Так кто же будет рубить сук на котором сидит. Культура наша монархическая, хотя и называется Политбюро. Это, по сути, коллективная монархия, – будто шутя, отвечал за двоих Михаил. – Поэтому сидят, пока не вынесут. Рассказывали, на днях выступал Брежнев, а помощник по ошибке положил ему в папку два экземпляра одного текста. Так он их оба и зачитал. В зале сидел народ ко всему приученный. Сделали вид, что все нормально. Если дело пойдет так и дальше, у страны нет будущего.
Далее разговор пошел о том, должны ли лидеры страны в случае немощи уходить в отставку или перемещаться на какую-нибудь почетную должность. Вот в армии для маршалов учрежден институт консультантов. В народе ее называют «райская группа». Или как действовать, если в стране или вокруг нее складывается кризисная ситуация. Может ли при этом лидер страны применять армию внутри и за рубежом. А если он на это не готов, например по этическим соображениям, то должен ли уйти, чтобы это мог сделать другой? Вопросы, вопросы, а ответов будто и нет. Но в будущем им придется на них отвечать, и не абстрактно, а решая судьбу страны. Ответы, к сожалению, будут неадекватными, как невыученный урок.
Вдруг Эдуард, обычно пребывающий в состоянии меланхолии, горячо заговорил о ситуации вокруг Афганистана.
– Вам, Михаил Сергеевич, известно, что там конкретно происходит и какова наша позиция?
– Знаешь, Эдуард Амвросиевич, я второй год как секретарь ЦК и второй месяц – кандидат в члены Политбюро. Но так и считаюсь в Москве салагой. Ни к каким важным вопросам пока не допущен. В кулуарах ЦК много говорят об американской угрозе на афганском направлении. Устинов с Громыко будто бы уговаривают Брежнева для ее предотвращения ввести туда наши войска. Но это, повторяю, все слухи.
– Да, нехорошо, когда важные решения принимаются келейно. Я ведь тоже о многих событиях узнаю из прессы. Хотя в таких вопросах, как использование вооруженных сил, расширять круг посвященных тоже опасно. Ладно, будем надеяться, что когда время придет, спросят и наше мнение.
– И какое же оно твое мнение?
– А такое, что пора нам прекратить расширяться и играть мускулами. Давайте вспомним Финляндию, Чехословакию… За финскую компанию в 1939 году нас изгнали из Лиги Наций, за братскую в кавычках помощь чехословакам в 1968 году поссорились не только с Западом, но и с еврокоммунистами. А в глазах чехов из освободителей превратились в оккупантов. Так что пусть афганцы разберутся между собой сами. А американцам надо заявить открыто и твердо, чтобы они тоже туда не лезли. Но главное не это. Главное – отсутствие средств на такое дорогое мероприятие. У нас в стране столько дырок. Каждый день я подписываю письма в Совет Министров с просьбами о финансовой помощи республике и на большинство получаю отказ из-за отсутствия средств. Влезем в войну, останемся без штанов…
– Ну, не так все плохо, – перебил Эдуарда Горбачев, – резервы есть, но ты прав. Лучше пустить их на поддержку того же села или на развитие сельхозмашиностроения. А то у нас столько танков наклепали, что девать некуда. Но при этом есть области, где пашут тракторами довоенного выпуска. С комбайнами совсем беда. Во время молотьбы теряют треть урожая. Вот видишь, ты про Афганистан, а я все за село. По Афганистану я с твоим мнением солидарен. Нам там делать нечего. Да и вообще. Пора кончать с планами о мировой революции. В ЦК, по-моему, негласно все такого же мнения, но официально, вслух озвучить его никто не решается. Боятся попасть в оппортунисты. После провала социализма в Чили, а совсем недавно и в Никарагуа стало окончательно ясно, что перспектив у мировой революции нет. Прошедшие шесть лет это ясно подтвердили. Более ни одна страна не пытается идти за нами. А еврокоммунисты Италии, Испании, Франции прямо заявляют, что советская модель их больше не привлекает.
– И еще. Когда страной руководит физически немощный лидер, ввязываться в военные конфликты вдвойне опасно. Мои надежды там, «наверху», решить хоть какие-то назревшие проблемы не оправдываются. Болезни все больше загоняются внутрь, откладываются на будущее. Престарелое Политбюро действительно не способно руководить партией и страной… Иногда думаю, а брошу все к чертям и займусь наукой. Ведь после университета я мог остаться в аспирантуре. Но тогда в Москве негде было жить. Теперь квартира есть, дочь заканчивает мединститут, замужем. Возьму в университете кафедру земельного или колхозного права. Это мне близко. Что скажешь?