Горбатая гора (сборник)
Шрифт:
— Я однажды предложил. — Это прозвучало резко и обвиняющее.
Эннис ничего не ответил, лишь медленно выпрямился и потер лоб. Внутри трейлера лошадь стучала копытами. Он пошел к своему грузовичку, положил руку на трейлер и сказал что-то, словно бы обращаясь к лошадям, потом развернулся и медленно пошел обратно.
— А ты уже был в Мексике, Джек? — Значит, Мексика. Он кое-что о ней слышал. Эннис решился и теперь входил в опасную зону, где они оба становились мишенями.
— Да, черт возьми, был. А что? — Сколько бы они ни готовились, этот разговор все равно застал их врасплох.
— Я скажу тебе это только один раз,
— А теперь ты меня послушай, — вскинулся Джек. — И я тоже скажу это только один раз. Знаешь, мы бы могли с тобой хорошо жить вместе, самой что ни на есть счастливой жизнью, черт ее побери. Но ты не захотел, Эннис, так что у нас теперь осталась только Горбатая гора. На этом все и держится. И кроме нее у нас ничего нет, приятель, совсем ничего, так что я очень надеюсь, что это ты понимаешь, если даже и не знаешь остального. Ты посчитай, сколько времени мы провели вместе за двадцать лет. Измерь длину короткого поводка, на котором ты меня держишь, и уж потом спрашивай про Мексику и говори, что готов убить меня за то, что мне это необходимо, и за то, что я этого никогда не получу! Да ты, черт возьми, и понятия не имеешь, как мне бывает хреново! Я не ты. Мне мало пары перепихонов в горах один или два раза в год. Я больше так не могу, Эннис, сукин ты сын! Хотел бы я знать, как мне выбросить тебя из головы!
Они внезапно оказались окружены накопленными за годы, невысказанными раньше и обреченными на то, чтобы так и остаться невысказанными в будущем, признаниями и объяснениями, сожалением, виной и страхом, словно облаками обжигающего пара, вырвавшимися зимой из подземных термальных источников. Эннис стоял так, будто получил пулю в сердце: бледный, лицо глубоко прорезано морщинами и искажено мучительной гримасой, глаза крепко зажмурены, кулаки сжаты. Внезапно у него подкосились колени, и он рухнул на землю.
— Господи, Эннис! — крикнул Джек, но еще до того, как он успел выскочить из машины, пытаясь на бегу сообразить, что это было: инфаркт или приступ неконтролируемого гнева, Эннис уже снова был на ногах. Как крючок от вешалки для одежды может выпрямиться для того, чтобы открыть запертую дверь машины, а потом вернуться в исходное положение, так и они сумели изогнуть реальность до того состояния, каким оно было до этого взрыва. То, что было сказано, ни для одного из них не оказалось новостью. Ничего не было закончено, ничего не начато, ничего не разрешено.
Джек больше всего тосковал (не осознавая этого и не в силах с собой справиться) по тому ощущению, с которым у него ассоциировалось воспоминание о далеком лете на Горбатой горе. Тогда Эннис подошел к нему сзади, притянул к себе, и это молчаливое объятие насытило взаимный, не имеющий ничего общего с сексом голод.
Тогда они долго простояли перед костром, отбрасывающим мечущиеся красноватые блики света. Их тени, слившиеся в единый силуэт, вырисовывались на соседнем камне. Шли минуты, и их движение отсчитывало тиканье круглых часов в кармане Энниса. Огненно-красный цвет поленьев в костре постепенно сменялся пепельно-седым. Звезды мерцали сквозь жаркое марево над костром. Эннис дышал тихо и медленно, что-то напевал, слегка покачиваясь из стороны в сторону. Джек стоял, прислонясь к Эннису, и слушал его ровное сердцебиение, вибрацию тихого голоса, передающуюся ему как слабый разряд электричества, и постепенно погрузился в дремоту, больше похожую на транс. Потом Эннис произнес давно забытую, но по-прежнему понятную фразу, знакомую с детства, с того времени, когда еще была жива его мать: «Пора в путь-дорогу, ковбой. Мне надо ехать. Давай, а то ты уже спишь стоя, как лошадь!» Джек слышал, как позвякивали шпоры на сапогах Энниса, пока он забирался в седло. Прозвучало «до завтра», и лошадь, всхрапнув, ударила подковой о камень.
Потом, со временем, это единственное объятие заняло в его памяти свое особое место, как воплощение простого, безыскусного и волшебного счастья в их сложной разрозненной жизни. И ничто не могло омрачить этого воспоминания, даже осознание того, что Эннис никогда бы не обнял его, стой они лицом к лицу, потому что не захотел бы увидеть и признать, что обнимает именно Джека. Иногда ему казалось, что, даже сложись обстоятельства иначе, им вряд ли удалось бы достичь чего-то большего. Ну и пусть. Ну и пусть.
Эннис несколько месяцев не знал о несчастном случае, до тех пор, пока не вернулась его открытка, в которой он писал Джеку, что им, похоже, все-таки не удастся свидеться раньше ноября. Поперек открытки стоял штамп: «АДРЕСАТ СКОНЧАЛСЯ». Эннис позвонил Джеку в Чилдресс, что до этого делал всего лишь один раз, когда от него ушла Альма. Тогда Джек неправильно его понял и напрасно проехал тысячу двести миль. Все в порядке, сейчас ему ответит Джек. Должен ответить. Но не ответил. Трубку взяла Лорин и стала спрашивать: «Кто? Кто это?» И когда он снова объяснил ей, зачем звонит, сказала:
— Да, Джек подкачивал пробитое колесо на объездной дороге, когда взорвалась камера. Ниппель оказался поврежденным, и обод взрывом бросило ему в лицо, сломав нос и челюсть. Джек потерял сознание и упал на спину. К тому времени, как подоспела помощь, он захлебнулся в собственной крови.
Нет, думал Эннис, это до него добрались с монтировкой.
— Джек рассказывал о вас, — сказала Лорин. — Я знаю, вы его приятель, с которым он вместе ездил на рыбалку и на охоту. Я бы обязательно дала вам знать, если бы знала ваше полное имя и адрес. Джек хранил в памяти почти все имена и адреса своих друзей. Это ужасно. Ему было только тридцать девять лет.
На Энниса обрушилась вся тоска северных равнин. Он не знал, как именно это случилось: был ли это несчастный случай, или Джека забили монтировкой. Джек захлебывался собственной кровью, и некому было его перевернуть. Сквозь завывания ветра Эннис услышал, как сталь ударяется о кость, как гулко стучит обод колеса.
— Он похоронен в Чилдрессе? — Эннису хотелось проклясть Лорин за то, что она позволила Джеку умереть на грязной дороге.
До него донесся чуть слышный голос с техасским акцентом:
— Мы поставили ему камень. Муж как-то говорил, что хочет, чтобы его кремировали, а прах развеяли над Горбатой горой. Но я понятия не имею, что это за место. Джека кремировали, и половину его праха захоронили здесь, а вторую половину отправили родителям. Я думала, что Горбатая гора — это где-то рядом с тем местом, где он вырос. Но, зная Джека, допускала, что этого места могло и вообще не существовать. Разве что в его воображении, где, как говорится, «поют райские птицы, да виски ручьем струится».