Горбун, Или Маленький Парижанин
Шрифт:
Донья Крус имела в виду Фаэнцу и Сальданью.
— Такова воля монсеньора, — сообщил управляющий.
— Разве я рабыня? — покраснев от гнева, воскликнула вспыльчивая красавица. — Или я просила привезти меня сюда? Но даже если я пленница, я хотя бы имею право выбирать себе тюремщиков! Знайте, либо здесь никогда больше не будет этих двух людей, либо я не пойду во дворец.
Госпожа Ланглуа, первая камеристка доньи Крус, подошла к господину Перолю и стала что-то шептать ему на ухо.
Лицо управляющего, и без того бледное, покрылось мертвенной белизной.
— Вы сами видели? — дрожащим голосом
— Да, видела, — ответила камеристка.
— Когда?
— Несколько минут назад. Их только что нашли обоих.
— Где?
— За дверцей, что выходит на улочку.
— Я не выношу, когда при мне шепчутся! — надменно произнесла донья Крус.
— Простите! — смиренно извинился управляющий. — Я хочу вам лишь сообщить, что двух людей, раздражающих вас, вы больше не увидите.
— Тогда пусть меня оденут! — приказала донья Крус.
— Вчера вечером они вдвоем поужинали внизу, — рассказывала камеристка, провожая Пероля к лестнице, — и Сальданья, который должен был караулить, решил проводить господина Фаэнцу. Мы слышали на улочке звон шпаг.
— Донья Крус говорила мне об этом, — заметил Пероль.
— Шум продолжался недолго, — продолжала камеристка, — а только что один лакей, выйдя на улочку, наткнулся на два трупа.
— Ланглуа! Ланглуа! — раздался голос прекрасной затворницы.
— Идите, взгляните, — бросила камеристка, поспешно взбегая по ступенькам, — они лежат в конце парка.
В будуаре три горничных приступили к простому и приятному труду облачения прекрасной девушки. Уже через несколько минут донья Крус была всецело поглощена радостным созерцанием собственной красоты. Собственное отражение улыбалось ей. Santa Virgen! Так счастлива она не была еще ни разу с самого приезда в этот огромный город Париж, длинные черные улицы которого она видела всего однажды сквозь мрак осенней ночи.
«Наконец-то, — думала она, — мой прекрасный принц исполнит свое обещание. Я увижу людей, и они увидят меня. Париж, который мне так превозносили, предстанет передо мной не только как одинокий дом, стоящий за высокими стенами в холодном парке».
И, полная радости, она вырвалась из рук горничных и стала кружиться по комнате, словно сумасбродное дитя, каким, в сущности, она и была.
А в это время господин де Пероль дошел до конца парка. В темной гробовой аллее на куче сухих листьев были расстелены два плаща. Под ними угадывались очертания двух человеческих тел. Пероль, дрожа, приподнял сперва один плащ, потом второй. Под первым лежал Фаэнца, под вторым Саль-данья. У обоих во лбу между бровями было по отверстию. Зубы Пероля выбили дробь, и он отпустил плащи.
6. ДОНЬЯ КРУС
Есть одна страшная история, которую каждый романист поведал хотя бы раз в жизни, — история о несчастном младенце, похищенном у матери, обязательно герцогини, шотландскими джипси, калабрийскими цингари, рейнскими ромами, венгерскими цыганами или испанскими хитанами. Мы же пребываем в совершенном неведении и даже обязуемся не задаваться вопросом, была ли прекрасная донья Крус действительно похищенной герцогской дочерью или всего-навсего простой цыганкой. Нам единственно известно, что она всю жизнь провела с цыганами, кочуя вместе с ними от города к городу, от деревни к деревне,
Через полчаса, после того как был завершен ее туалет, мы вновь видим донью Крус в комнате принца, взволнованную, несмотря на природную гордость, и несколько смущенную своим недавним и не слишком удачным появлением в парадной зале дворца де Неверов.
— Почему Пероль не проводил вас? — удивился Гонзаго.
— Ваш Пероль, — отвечала девушка, — потерял голову и вообще способность соображать, пока я одевалась. Он оставил меня на несколько минут, чтобы пройтись по парку, а когда вернулся, то был похож на человек, пораженного громом. Но, надеюсь, — поинтересовалась она ласковым тоном, — вы вызвали меня не для того, чтобы расспрашивать о своем Пероле?
— Нет, — рассмеялся Гонзаго, — я вызвал вас вовсе не для разговоров о Пероле.
— Тогда говорите! — воскликнула донья Крус. — Вы же видите, в каком я нетерпении. Говорите же!
Гонзаго пристально смотрел на нее.
Он думал:
«Я долго искал, но вряд ли сумел бы выбрать лучше. Ей-богу, она похожа на него. И это отнюдь не только мое впечатление».
— Ну, так что же! — повторила донья Крус. — Говорите.
— Сядьте, дорогое дитя, — молвил Гонзаго.
— Я возвращусь в свою тюрьму?
— Ненадолго.
— Значит, все-таки возвращусь, — огорченно произнесла девушка. — Сегодня я впервые увидела кусочек города при солнечном свете. Он прекрасен. После этого мое заключение покажется мне куда печальней.
— Здесь не Мадрид, — объяснил Гонзаго, — приходится принимать предосторожности.
— Но зачем, зачем предосторожности? Разве я причинила кому-нибудь зло, что должна прятаться?
— Разумеется, нет, донья Крус, но…
— Погодите, монсеньор, — с горячностью прервала она его, — выслушайте меня. У меня слишком много накопилось на сердце. Вам вовсе не было нужды, и я это прекрасно понимаю, напоминать мне, что мы не в Мадриде, где я была бедной сиротой, брошенной всеми, — да, все это так, — но зато свободной, как ветер!
Несколько секунд она молчала, чуть сдвинув черные брови.
— А помните ли вы, монсеньор, — произнесла она, — что вы мне много чего обещали?
— И исполню гораздо больше, чем обещал, — ответил Гонзаго.
— Это опять же только обещание, а я уже начинаю терять веру в них.
Лицо ее вдруг смягчилось, и в глазах появилось мечтательное выражение.
— Все меня знали, — говорила она, — и простолюдины и сеньоры, они любили меня, и когда я приходила, кричали: «Идите посмотрите на цыганку, которая танцует хересский бамболео!» А если я задерживалась, то на Пласа Санта за Алькасаром меня ожидало множество народа. А ночью мне снились во сне большие апельсиновые деревья около дворца, наполняющие ночной воздух благоуханием, и дома с кружевными башенками, в которых с наступлением сумерек приоткрываются жалюзи. О, своей мандолиной я, случалось, радовала и испанских грандов! Дивная страна, — вздохнула она со слезами на глазах, — страна ароматов и серенад! А здесь тень ваших парков холодна и вызывает дрожь.