Горбун, Или Маленький Парижанин
Шрифт:
— К тому, чтобы открыть имя светлейшего сеньора, которому мы будем служить сегодня ночью, — отвечал гасконец.
— Невер женился на мадемуазель Авроре вопреки воле ее отца, — объявил Пероль. — Господин де Келюс жаждет отомстить. Чего проще.
— Да, ничего не было бы проще, если бы бедняга На-засове знал про этот брак. Но господину де Келюсу ничего не известно. Ризы Господни! Старый хитрюга не стал бы отправлять на тот свет самого богатого жениха Франции. Все давным-давно уладилось бы, если бы господин де Невер сказал старикану: «Король Людовик желает женить меня на своей племяннице принцессе Савойской, но я этого не хочу. Я тайно обвенчался с вашей дочерью».
— И каков вывод? — прервал его Пероль.
— А таков, что мы работаем не на господина де Келюса.
— Это же ясно, — подтвердил Галунье.
— Как день, — зашумел хор голосов.
— Ну, и на кого же вы, по-вашему, работаете?
— На кого? Хм… Кровь Христова! На кого? Вы знаете историю трех Филиппов? Нет? Ну, тогда я вам расскажу ее в двух словах. Это три высокороднейших дворянина, чтоб мне пропасть! Один — Филипп Мантуанский, принц Гонзаго, между прочим, ваш господин, разорившееся и севшее в лужу высочество, готовый задешево продать душу первому встречному дьяволу; второй — Филипп де Невер, которого мы тут поджидаем, а третий — Филипп Французский, герцог Шартрский. Все трое, прах меня побери, красивы, молоды и блистательны. Даже если вы попытаетесь себе вообразить самую крепкую, высокую, небывалую дружбу, вы будете иметь разве что слабое представление о той любви, какую питали друг к другу три Филиппа. Так говорили о них в Париже. Королевского племянника, если позволите, мы оставим в стороне, он к нашему рассказу отношения не имеет. Мы будем заниматься только де Невером и Гонзаго, этими Пифием и Дамоном 13 .
13
Пифий (Финтий) и Дамон — два друга, философы-пифагорейцы, жившие в Сиракузах в середине IV в. до н. э. Пифий, приговоренный тираном Дионисием Младшим к смерти, попросил для урегулирования дел отсрочки, оставив в залог вместо себя своего друга Дамона, который согласился умереть, если Пифий вовремя не вернется. Дамона уже привели на место казни, когда возвратился Пифий, и тиран, растроганный такой верностью дружбе, помиловал Пифия.
— Черт возьми! — воскликну Пероль. — Уж не собираетесь ли вы обвинить Дамона в том, что он желает смерти Пифию?
— А что, — отвечал Плюмаж, — подлинный Дамон, живший во времена сиракузского тирана Дионисия, был богат, а у подлинного Пифия не было ежегодного дохода в шестьсот тысяч экю.
— Каковой доход, — вставил Галунье, — имеется у нашего Пифия и единственным наследником какового является наш Дамон.
— Вы чувствуете, милейший господин де Пероль, насколько это все меняет? — продолжал Плюмаж. — Я добавлю, что у подлинного Пифия не было столь прекрасной возлюбленной, как Аврора де Келюс, а подлинный Дамон не был влюблен в красавицу или, верней сказать, в ее приданое.
— Совершенно верно, — вторично вставил Галунье. Плюмаж наполнил свой кубок.
— Господа, — сказал он, — я пью за здоровье Дамона… я хотел сказать, Гонзаго, который завтра получит шестьсот тысяч дохода и мадемуазель де Келюс, если Пифий… я хотел сказать, Невер сегодня ночью уйдет из жизни.
— Здоровье принца Дамона Гонзаго! — закричали наемные убийцы, предводительствуемые братом Галунье.
— И что вы на это скажете, господин де Пероль? — торжествующе заключил Плюмаж.
— Чушь! — буркнул тот. — Клевета!
— Вы позволили себе грубость. Пусть
— Ты сказал правду, Плюмаж! — зашумели доблестные друзья.
— Принц Филипп Гонзаго, — пытаясь сохранить достоинство, объявил Пероль, — выше подобных оскорблений, и ему нет нужды оправдываться.
Плюмаж остановил его:
— Вот что, милейший господин де Пероль, присядьте-ка. Пероль отказался, и тогда гасконец силой усадил его на табурет, после чего обратился к своему помощнику:
— Ну как, Галунье, перейдем к более тяжким оскорблениям?
— Плюмаж! — произнес нормандец.
— Раз господин де Пероль не сдается, настал, дорогуша, твой черед взять слово.
Нормандец залился краской до ушей и опустил глаза.
— Но я не умею выступать публично, — пролепетал он.
— Попробуй! — предложил Плюмаж, закручивая усы. — Битый туз! Наши друзья простят тебе твою неопытность и молодость.
— Рассчитываю на их снисходительность, — промямлил робкий Галунье.
Голосом маленькой девочки, отвечающей на вопросы из катехизиса, Галунье начал речь:
— Господин де Пероль имеет все основания считать своего господина безукоризненным дворянином. Вот одна подробность, которую мне удалось случайно узнать. Я ничего дурного в ней не вижу, хотя иные злонамеренные души могут расценить ее по-другому. Когда три Филиппа вели в Париже веселую жизнь, настолько веселую, что король Людовик пригрозил сослать племянника в его владения… да, а происходило это года три назад, и я тогда служил у одного итальянского врача по имени Пьер Гарба, ученика небезызвестного Экзили 14 …
14
Известный в XVII в. итальянский отравитель и изготовитель ядов. Вынужденный покинуть Италию, поселился в Париже, где вскоре был арестован и заключен в Бастилию.
— Пьетро Гарба-э-Гаэта! — прервал его Фаэнца. — Я знавал его. Большой был мерзавец.
Брат Галунье мягко улыбнулся.
— Это был человек степенный, — поправился он, — мирного нрава, истово верующий, ученый, как не знаю кто, а занимался он составлением благотворных микстур, которые сам он называл бальзамом долголетия.
При этих словах все виртуозы шпаги разразились хохотом.
— Битый туз! — бросил Плюмаж. — Да ты великолепный рассказчик. Продолжай!
Господин де Пероль вытер со лба выступивший пот.
— Принц Филипп Гонзаго, — продолжал Галунье, — частенько навещал добрейшего Пьера Гарба.
— Тише! — невольно вскрикнул Пероль.
— Громче! — закричали храбрецы.
Они от души веселились, тем паче что знали: цель этого спектакля — увеличение платы.
— Продолжай, Галунье, продолжай! — кричали они, тесней окружив нормандца и Пероля.
А Плюмаж, ласково погладив своего помощника по затылку, произнес прямо-таки отеческим тоном:
— Ризы Господни! Малыш имеет успех.
— Мне очень жаль, — промолвил Галунье, — что я вынужден повторить слова, которые, похоже, не по нраву господину де Перолю, но истина состоит в том, что принц Гонзаго весьма часто навещал Гарба, вне всяких сомнений, чтобы набираться у него знаний. И как раз в это время юный герцог де Невер стал чахнуть.
— Клевета! — крикнул Пероль. — Гнусная клевета! Галунье с невинным видом поинтересовался:
— Мэтр, а разве я кого-нибудь обвинял? Подручный принца Гонзаго до крови прикусил губу, а Плюмаж бросил: