Горбун
Шрифт:
– Ну, что скажете на это, дорогой кузен? – прошептал Мортемар на ухо де Бисси.
– Разрази меня гром, – ответил прелат, – я кажется начал сквернословить. Но это просто чудо!
С порога прозвучали слова принцессы, произнесенные спокойным, но твердым тоном.
– Поверенный не нужен, господа. Я пришла.
Гонзаго вскочил со стула и бросился навстречу жене. Поклонившись, он жестом, исполненным почтения, протянул ей руку. Принцесса не отпрянула, а, как подобает, опустила свою ладонь на его, но, когда их руки соприкоснулись, вздрогнула, и на ее бледных щеках пятнами выступил румянец, словно она совершила нечто постыдное. Первый ряд перед подмостками занимали «свои люди» Гонзаго: Навай, Жирон, Монтобер, Носе и прочие. Они галантно вскочили со стульев, чтобы дать чете дорогу.
– Хороша парочка! – восторгался Носе, когда принц и принцесса по ступенькам поднимались на подмостки.
– Ты лучше бы помолчал! – отозвался Ориоль. – Неизвестно, радует хозяина это появление, или огорчает.
Хозяином, разумеется, Ориоль именовал Гонзаго. И, действительно, тот пока сам этого не понимал. Для принцессы заранее было приготовленно кресло. Оно находилось в правом конце подмостков рядом со скамьей, которую занимал кардинал. По правую руку от принцессы совсем близко висела тяжелая портьера, за которой находилась полуовальная дверь. Сейчас дверь была закрыта, а портьера опущена. Потребовалось некоторое время, чтобы успокоилось вызванное появлением мадам Гонзаго волнение. Без сомнения это обстоятельство вносило изменения в стратегию принца. Заняв свое место, он погрузился в раздумье. Председательствующий вторично огласил акт, затем сказал:
– У господина принца де Гонзаго вероятно есть свои соображения в отношении имущества де Невера и прав на его наследование. Послушаем же господина де Гонзаго.
Гонзаго немедленно поднялся. Он поклонился вначале супруге, затем представителям двора, и наконец, всем собравшимся. Принцесса тем временем огляделась, затем потупила взор и по своему обыкновению замерла словно изваяние.
Гонзаго был блестящий оратор: высоко вскинутая голова; резкие и вместе с тем тонкие, словно высеченные из мрамора, черты лица; огненный взгляд. Он начал сдержанно, почти робко.
– Надеюсь, никто из присутствующих не думает, что я рискнул собрать столь представительную ассамблею по поводу обычных повседневных дел. Не могу скрыть своего волнения. От одной мысли, что придется выступить перед таким количеством умнейших людей, начинаешь испытывать наивную, почти детскую робость. А тут еще мой южный выговор, – акцент, от которого выходцы из Италии никогда не могут до конца избавиться. Потому заранее прошу на сей предмет прощения и уповаю на вашу снисходительность.
После этой сверх академической начальной фразы на многих лицах появилась улыбка благосклонной иронии, так как, сетуя на свои речевые изъяны, Гонзаго по – французски говорил безукоризненно.
– Позвольте от всей души поблагодарить тех, кто удостоил наше собрание своим благосклонным вниманием. Во – первых, моя признательность адресуется его высочеству мсьё регенту. Воспользуюсь его отсутствием, чтобы сказать о нем самые теплые, а, главное, справедливые слова. Этот блистательный принц всегда стоит во главе любого благородного начинания.
По рядам прокатился одобрительный говор. Те, кого Гонзаго недавно принимал в своем кабинете, разразились аплодисментами.
– Из нашего любезного кузена получился бы неплохой адвокат, – шепнул Шаверни, сидевшему рядом, Шуази.
– Во – вторых, – продолжал Гонзаго, – хочу поблагодарить госпожу принцессу, которая, невзирая на недомогания и на любовь к уединению, заставила себя снизойти с заоблачных высот на грешную землю, где нам приходится решать скучные бытовые вопросы.
Затем, позвольте обратиться со словами признательности к сиятельным господам, представляющим здесь самую прекрасную в мире монархию: к двум верховным судьям августейшего трибунала, который не только чинит правосудие, но и решает судьбы государства, к прославленному военачальнику, одному из тех великих воинов, о которых будущие плутархи напишут не одну книгу, к предводителю церкви, к пэрам королевства, удостоенным чести занимать ступени трона; наконец моя глубокая благодарность ко всем здесь присутствующим господам, независимо от чина и сословия; – и, хотя я ее возможно неловко выразил, поверьте, она исходит от самой глубины души.
Это было вступление.
Гонзаго сделал паузу, чтобы собраться с мыслями. Он немного склонил голову и опустил взгляд.
– Филипп Лотарингский, герцог де Невер, – продолжал он, понизив голос, – был моим кузеном по крови и братом по велению сердца. Мы вместе провели юные годы, жили душа в душу разделяя беды и радости. Это был замечательный человек! Трудно представить, каких вершин славы он бы достиг, если бы дожил до зрелого возраста. Однако, Тому, кто своей могущественной десницей управляет людскими судьбами, было угодно остановить этого молодого орла не взлете. За всю мою жизнь, а она, поверьте, была отнюдь небезоблачна, я никогда не получал более жестокого удара. С той роковой ночи пролетело уже восемнадцать лет, но боль утраты не стала меньше. Память о Невере здесь, – он приложил ладонь к сердцу, голос его задрожал, – память живая, вечная, равно как и скорбь благородной женщины, – я говорю о той, что после имени Невера не погнушалась принять имя Гонзаго.
Все взгляды устремились на принцессу. Она покраснела. Сильное волнение исказило ее лицо.
– Никогда не говорите об этом! – ее голос дрожал от негодования. – Восемнадцать лет я живу в горе и одиночестве.
Все кто находился в зале: юристы, чиновники, принцы и пэры при этих словах навострили уши. В компании, обработанной Гонзаго, начался ропот. Постыдное явление, называемое клоакой, впервые появилось не в театре. Носе, Жирон, Монтобер, Таранн и другие работали на славу. Поднялся кардинал де Бисси.
– Я требую порядка и тишины, мсьё президент. Слова госпожи принцессы должны учитываться и уважаться на равных основаниях со словами принца!
Затем, опустившись на скамейку, он, словно кумушка, предвкушая удовольствие от скандальной истории, в которую ее вот – вот посвятят, прошептал на ухо своему соседу Мортемару:
– Похоже, мсьё герцог, сейчас мы узнаем нечто прелюбопытное!
– Прошу тишины! – призвал к порядку Ламуаньон, и под его суровым взглядом компания наглецов притихла.
– Не на равных, ваше преосвященство, – дополнил замечание кардинал Гонзаго, – а на предпочтительных основаниях. Ведь госпожа принцесса, являясь сначала женой, а затем вдовой Невера, бесспорно, заслужила это право. Меня удивляет, что среди присутствующих находятся отдельные господа, позволяющие себе забывать об этикете и о подобающем почтении к госпоже принцессе де Гонзаго.
Шаверни, прикрыв ладонью лицо, прыснул от смеха.
– Если бы у дьявола были бы свои святые, – подумал он, – этого можно было бы канонизировать.