Горчичное зерно
Шрифт:
Она улыбнулась, глядя на пришельца. В голосе зазвучала материнская терпеливость.
– Вечная жизнь уготована только верующим в Иисуса Христа.
Доннелли открыла Евангелие от Матфея.
– Я бы хотела поделиться с вами.
И тут ощутила себя бестелесной, как будто теплые струи воды хлынули в ее мозг…
Вся она - огромный прозрачный кристалл, купающийся в холодной кислоте, в сиянии мириад разноцветных звезд. Она видит без глаз и чувствует без плоти, и неслышно поет в идеальной гармонии с десятью миллиардами ей подобных из множества других миров. Она поет о рождении, неутолимом стремлении и о глубочайшем сострадании, которое она познала…
С радостным смехом, она прыгает с блестящей черным стеклом скалы в океан, освещенный огромным красным солнцем. Горячее море поглощает ее и радость, подобно огню, охватывает ее всю, проносясь от передних плавников по длинному позвоночнику к заднему мозгу. Передавая свой восторг всем, кто слушает, она все глубже погружается в лоно Праматери, которая дала всем нам жизнь…
Невесомая и воздушная, она парит высоко над вечными бурями, кипящими в глубинах под ней. Небеса раскалываются - планета поменьше могла бы рассыпаться на куски, - повсюду змеятся гигантские молнии, пронизывая насквозь пласты мироздания. А вот и раскат грома. Старина-ветер сердится. Пора подняться выше, к тем крошечным огонькам, что становятся видны, когда небо темнеет.
НЕТ. ЭТО НЕ Я. Я…
– счастлива быть нужной здесь, внутри моего Бога. Мы помогаем друг другу, а если умрем, то вместе. Я чувствую мысли своего Бога. В сердечной мышце небольшой очаг инфекции. Я плыву туда, навстречу пульсирующему потоку, зная, что нужно делать. Более важной цели быть не может…
– я парю над новым миром, под миллиардами солнц в растянувшемся чреве галактики. Жесткое излучение лишь согревает и щекочет мои паруса. Здесь есть жизнь, и ее всепобеждающей силе невозможно противостоять. Меня тянет туда и…
– Я…
– готовлю еду для своих детей, пока они вылупляются и вылезают по одному из кладки, зарытой в теплом песке;
– я вернулась домой из дальних странствий, и теперь рассказываю о мирах, построенных из света и песен;
– я - художник, придающий особую форму туманности, чтобы выразить свое благоговение быть в этот миг в этой вселенной.
– я лежу на полу в большой комнате, лежу и кричу. Воздух холодный.
Тут Доннелли поняла, что лежит на ковре, свернувшись калачиком в позе эмбриона, и издает бессмысленные звуки. Было такое ощущение, будто только что перерезали пуповину, будто связь прервалась, а мозг отключили от некоего бесконечного сообщества. Она осталась сама по себе. Одна.
Доннелли приподнялась. Кожа как-то неловко сидела на ней, будто чужая. Руки - ноги были тоже будто не свои, да еще и болели. Вдобавок ныли даже заведомо не существовавшие плавники.
Где-то рядом, будто от легкого дуновения ветерка зазвенела люстра. Доннелли обернулась и наткнулась на озабоченный взгляд переводчика. Хрустальные веточки мерцали быстро меняющимися огоньками. Переводчик опустился ниже:
– Тысяча извинений! Я не хотел причинять Вам неудобство. Пожалуйста, простите. Я подумал, что Вы хотели поделиться. Этот опыт нельзя полностью выразить словами вашего языка.
Доннелли сознательно попыталась овладеть собственным голосовым аппаратом, который теперь стал чужим и незнакомым. Раздалось мычание. Она силилась сфокусировать свой взгляд на… нет, он больше не пришелец. Теперь она…
Ищущий сделал шаг навстречу.
– Мой род наделен даром телеэмпатии. Мы, я, коллекционируем жизненный опыт внеличных видов. И делимся им с другими подобными разумными существами. Таким образом, каждая форма жизни может познать любые другие. Желанный дар в Союзе множества миров, не так ли? Я хотел, чтобы Вам стала яснее моя задача.
Доннелли или та ее часть, которая все еще оставалась просто Доннелли, поняла. Она пела о чудесах в холодной кислоте. Боялась злых ветров в облаках подобного Юпитеру мира-гиганта. Рассказывала невыразимые словами истории, принесенные домой с далеких звезд. Волна за волной окатывали дрожащее пламя веры… во что? Созданы по образу и подобию Божьему? Как могли мы так заблуждаться? Но во всех проявлениях жизни была одна общая истина. Жизнь была бесценна. И слишком коротка.
Ищущий отступил.
– Вы не можете помочь мне. Я прочитал Ваши мысли. Вы верите в бестелесную сущность, которая продолжает жить после прекращения физических функций организма. В это часто верят. Но, тем не менее, у вас нет доказательств.
– К тому же, - переводчик поморщился, как будто съел что-то кислое, - Ваш вид считает себя одиноким во вселенной. Такого я никогда не ощущал. Не скажу, что это было приятно. Я унесу с собой воспоминания о Вас и поделюсь ими с другими внеличными формами разума. В этом вы, - стеклянный палец уперся в грудь Доннелли, внутри хрустальных веточек заплясали светлячки, - некоторым образом бессмертны, что согласуется с вашей верой.
Пришелец поместил переводчика обратно в свое тело. В последний раз мягкие губы промолвили из глубины льдистых кристаллов:
– Мне очень жаль, что, видимо, так и не найду при жизни ответ на свой вопрос. Еще так много нужно увидеть, а времени остается совсем мало.
Под бормотание ветра пришелец, - нет, пилигрим, искатель, - поспешил назад вдоль прохода. Задняя дверь жалобно скрипнула на петлях.
Холодный воздух хлынул снаружи и охватил Доннелли, лежавшую на ковре. Она попыталась запеть песню, рожденную под Небесным Сводом, который куда ярче, чем пустые небеса Земли. Она жаждала чего-то чудесного, чему не знала названия. Ее кожа помнила горячие объятия красных вод океана и волнующее покалывание звездного ветра. И даже закрыв глаза, она теперь никогда не погрузится в темноту.
Все, что требуется, это вера с горчичное зерно, говорила она своей пастве. Несколько жизней назад. Но горчичное зерно, брошенное в сад бесконечности…
Мысленно Доннелли вознесла молитву.
Спустя некоторое время она встала, массируя одеревеневшие мышцы, и медленно пошла между скамьями к выходу. Дверь издала последний жалобный стон.
На кладбище через дорогу мерцали огоньки. Это Ищущий изучал резные надгробные плиты. Интересно, не устал ли он странствовать в одиночку? Вряд ли повредит, если я спрошу.