Гордон Лонсдейл: Моя профессия — разведчик
Шрифт:
Разумеется, больше об этой карте на суде не говорилось. Она была исключена из списка вещественных доказательств.
Эпизод этот удивил меня. Вначале контрразведка поторопилась. Но теперь-то у неё было достаточно времени. И всё же она допускала такие грубые ошибки.
Предварительное слушание продолжалось три дня. По утрам, в одно и то же время, тщательно одетый, выбритый и причёсанный, я занимал своё место на скамье подсудимых. Со стороны могло показаться, что происходящее в зале меня мало волнует и что здесь я — только скучающий
На самом же деле я напряженно работал, так напряженно, что только ночью, в камере, мог расслабиться.
Прежде всего, надо было понять тактику прокурора. Проанализировать каждое его слово — наверняка на судебном процессе он будет действовать по той же схеме. Найти слабые звенья в цепи доказательств, представленных обвинением. Где неточности, натяжки, просто небрежность, как это было с картой Саймондса? Нащупать возможности парировать удары прокурора. Ведь окончательный приговор вынесут присяжные. Наконец, следовало избрать стиль личного поведения на процессе, который не дал бы повода журналистам для новых нападок.
Всё это предстояло решить до начала процесса. И с полуулыбкой разглядывая зал, я слушал, слушал и запоминал всё, что говорил прокурор, что показывали свидетели. А они мелькали один за другим. Большинство свидетелей были сотрудниками контрразведки, их фамилии не назывались. Чтобы не запутаться, судья называл их буквами: первый стал «мистером А», второй — «мистером Б», и так далее. Был использован едва ли не весь английский алфавит. Метод опроса свидетелей показался мне несколько необычным. Генеральный прокурор играл роль суфлёра-подсказчика. Он спрашивал очередного свидетеля:
— Видели ли вы такого-то числа в таком-то месте обвиняемого, которого теперь знаете как Лонсдейла?
— Да, сэр, — отвечал свидетель. — Такого-то числа и в таком-то месте я видел обвиняемого, которого теперь знаю как Лонсдейла.
— Подходил ли к нему Хаутон?
— Да, сэр, к нему подошёл Хаутон.
— Был ли в руках у Хаутона портфель?
— Да, сэр, в руках у Хаутона был портфель. Иногда от свидетеля требовалось более пространное объяснение. Тогда он вынимал из кармана блокнот и начинал читать по бумажке… Обвинение утверждало, что эти записи были сделаны на месте или сразу же после описываемого события. Никто так и не смог объяснить мне, сколько дней, часов или минут составляло это «сразу же».
Как и следовало ожидать, судья вынес решение о передаче дела на рассмотрение в Центральный уголовный суд «Олд Бейли».
Защитник предупредил меня, что процесс начнется 7 марта и что председательствовать будет судья Хилберри. Однако за два дня до этой даты мне сообщили, что дело хочет рассматривать сам верховный судья лорд Паркер.
По существующей юридической традиции верховный судья занимается почти исключительно разбором апелляций. Для лорда Паркера процесс Гордона Лонсдейла должен был стать его первым уголовным делом с тех пор, как он был назначен на этот высокий пост.
Итак, против моей скромной персоны британское правосудие выдвигало двух самых высоких своих столпов…
Тут стоит сказать, что мой адвокат Хард — высокий, крупный, спортивного склада мужчина — был специалистом своего дела. Мы называли друг друга по имени, что в Англии равнозначно обращению на «ты». Кампания, поднятая прессой, не произвела на Харда никакого впечатления, во всяком случае, не изменила его отношения ко мне. Хард довольно быстро разобрался, какой стране я служу, и, сделав это открытие, подчёркнуто дружелюбно заметил:
— На войне как на войне. Вы честно выполняли свой долг, и я могу только уважать вас за мужество и восхищаться тем, как вы мастерски играли роль канадского бизнесмена…
У меня были все основания верить в искренность адвоката.
— Мне хотелось бы обсудить с вами одно важное коммерческое дело, — как-то сказал мне Хард.
Я подумал, что адвокат имеет в виду судьбу моих четырёх фирм. Но нет. Газеты обратились к Харду с заманчивым предложением — опубликовать мемуары Гордона Лонсдейла. Ему готовы уплатить бешеные деньги.
Я рассмеялся: нет, это не для меня.
— Дорогой друг, я благодарен за заботу, но давайте забудем предложения журналистов.
Хард был явно разочарован.
На другой день он снова пришёл ко мне. Газетчики решили, что я просто набиваю цену. В самом деле, разве Гордон Лонсдейл — деловой парень может поступить иначе? Конечно же, не торопится принимать первое предложение… Теперь уже мне предлагали баснословные деньги — десятки тысяч фунтов стерлингов буквально за несколько страниц.
— Вы можете хорошо заработать, — убеждал адвокат. — Вряд ли есть смысл отказываться от этого.
— Но мне не нужны деньги, — стараясь улыбкой смягчить отказ, ответил я.
Если бы сделка состоялась, Хард получил бы от газет и от меня солидные комиссионные.
— Деньги нужны всем! Тем более такие большие… Знаете, что мне сказал редактор «Дейли мейл»? За мемуары герцогини Аргайльской они заплатили 75 тысяч фунтов стерлингов! «А Лонсдейл же может сам назначить гонорар за свои мемуары…» Вот что мне сказал редактор!
Газеты в то время из номера в номер публиковали истории скандальных развлечений экстравагантной герцогини.
— И все-таки, дорогой друг, — вполне искренне сказал я, — вы лучше других знаете, что деньги мне действительно не нужны. Куда они мне… Здесь я не могу купить ничего, кроме книг и журналов. Денег, которые сейчас у меня есть, хватит лет эдак на сто, а я не думаю, что приговор будет настолько суров.
Довод не произвёл на адвоката впечатления.
— Вам следует подумать и о будущем.