Гордость и предубеждение Джасмин Филд
Шрифт:
— Послушай, — начала Джаз. — Я хочу извиниться за своих родных. Они были не очень дружелюбны при встрече.
— Может быть, уже довольно извинений? — сказал он.
— Еще нет. Я должна все объяснить. Понимаешь, мои родители не знают, скольким обязаны тебе. Зато они знают, что ты как-то назвал меня сестрой-дурнушкой. Естественно, это их очень обидело.
Гарри непонимающе смотрел на нее.
— Когда я тебя так назвал?
— Во время прослушивания. — Джаз немного смутилась. — Я стояла за дверью. И подслушала, что ты сказал.
Гарри ударил себя по лбу.
— Боже,
— Ну да, что-то в этом роде, — сказала Джаз, придя в ужас от его метафоры. Неужели она действительно так себя вела? Неужели она и правда такая устрашающая, как сказала Мо. Ну и дела. Похоже, Мо права. Может быть, Мо, а не Джаз должна вести колонку? Ей становилось все ясней, что, возомнив, что прекрасно разбирается в людях, она на самом деле была полнейшим профаном.
Рядом было место, но Гарри не садился. Он стоял, облокотившись на стойку бара, повернувшись к Джаз, так что он уже не так возвышался над нею и их лица были практически на одном уровне.
Лицо Гарри было напряжено, когда он заговорил:
— Извини, что я как-то назвал тебя неизвестной журналисточкой, — сказал он тихо. — Это было глупо, грубо и высокомерно с моей стороны. Ты сможешь меня простить за то, что я был таким самовлюбленным дерьмом?
— Высшей категории, — закончила Джаз.
— Высшей категории, — послушно повторил он.
— Ладно, — сказала она, расправляя плечи. — Но при одном условии.
— Г-м-м-м? — он пытался подавить улыбку, но ему это не удалось.
— Если ты простишь меня за все те ужасные слова, которые я наговорила тебе в тот вечер.
— Но я их заслужил.
— Вовсе нет.
— А я говорю — да. Ты совершенно права — я был самодовольным индюком. Я все это заслужил. Хотя, думаю, мой полет в кусты оказался слишком жестоким. У меня до сих пор синяки.
Они улыбнулись друг другу, но тут же опустили глаза, страшно заинтересовавшись ботинками. Джаз уже собиралась поблагодарить Гарри за спасение ее карьеры, но он снова заговорил.
— Видишь ли, когда я был еще совсем маленьким, мои родители уже были знамениты. Нас останавливали на улице и просили автографы, — сказал он серьезно. — Тут уж невольно начинаешь считать себя лучше других, и если честно, то моим родителям безумно нравилось всеобщее обожание, и они никогда не учили меня, как в будущем с ним справляться. Я думаю, ничего другого они и не получали за свою игру — денег уж они точно не накопили, поэтому рассматривали всеобщую любовь к ним как своего рода плату. — Он тяжело вздохнул и покачал головой. — Потом, когда я учился в театральном колледже, и учителя, и сокурсники всегда считали меня будущей звездой, ну тут уж голова совсем кругом пошла. Да еще и пресса постаралась, вознеся меня на пьедестал. Ну, а когда я попал в Голливуд, крыша у меня окончательно съехала.
Джаз кивала. Чудо, что он вообще еще разговаривает с нормальными людьми.
Гарри продолжал:
— Я не пытаюсь оправдываться — хотя, возможно, вообще-то и пытаюсь. — Он замолчал и пристально посмотрел на нее. — Я потерял ощущение реальности. А потом вдруг встретил
Джаз стало жарко. Она уставилась на салфетку. Та была белой и квадратной.
— И ты объяснила мне ясно и доступно, что я должен заработать твою дружбу. Джаз, возможно, это звучит и очень высокопарно, но могу сказать честно, что никому до тебя этого еще не удавалось. Именно поэтому я старался общаться только с теми, кого я хорошо знаю, — с Мэт, своей сестрой Кэрри и Джеком. Ко всем остальным я относился с подозрением и презрением. И теперь мне чудовищно стыдно за это.
— А как насчет Сары? — спросила Джаз.
Гарри глупо заулыбался.
— Ах, Сара, — кивнул он. — Я называю ее «липучкой».
Джаз с усилием подавила улыбку. Жизнь становилась все лучше.
— Дело в том, что ты вернула мне веру в добрую природу человека, — продолжал Гарри. — Я действительно стал с большим удовольствием работать над нашей пьесой, когда начал относиться к каждому актеру как к личности, а не как к нахлебнику. Я понял, что чем более ты сам демократичен по отношению к людям, тем меньше они ждут от тебя, и это дает тебе тоже право на ошибки. Мало того, чем больше люди уверены в себе, тем они интереснее. Это ведь так просто. И, — он чуть заметно кивнул Джаз, — все это благодаря тебе.
— Благодаря тому, что ты назвал меня сестрой-дурнушкой. Ну и штучкой я оказалась, да?
— Ну что ты! На самом деле это я был полным и беспросветным идиотом. И я очень сожалею об этом. Возможно, ты никогда не сможешь понять, как я сожалею.
— Думаю, смогу, — сказала Джаз, вспоминая, как отвратительно она себя чувствовала все последние месяцы. — Я тоже многому научилась.
Гарри внимательно посмотрел на нее.
Девушка тяжело вздохнула.
— Я сама всю жизнь только и делала, что осуждала других. Это еще хуже, чем просто не замечать их, как ты. Возможно, ты не питал особой любви к людям, но, по крайней мере, ты их постоянно не критиковал, как это делала я. И, что еще хуже, я поняла, что часто ошибалась в своих суждениях. — Джаз замолчала. — И относительно тебя — тоже.
Гарри покачал головой.
— Нет, как раз в моем случае ты была абсолютно права. И только благодаря тебе, твоей пылкой речи тогда, мы сейчас с тобой ведем этот разговор. Как ты меня назвала? «Отвратительный, надменный и самодовольный…»
— Пожалуйста, не надо, — взмолила Джаз. — Извини.
— Не стоит извиняться, — сказал он, бросив на нее красноречивый взгляд. — Я не жалею о том вечере.
Они посидели так, не отрывая друг от друга взгляда, кажется, целую вечность. Внезапно Джаз пришла мысль.
— Кстати, — быстро спросила она, отвернувшись от него, но придвигаясь чуть ближе. — А почему это Джек вдруг решил, что Джорджия не помешает его карьере?
Гарри улыбнулся.
— Ну, — он тоже подвинулся ближе, — это я намекнул ему, что без любви тоже далеко не уедешь. И к тому же я впервые слышал, чтобы Джек так говорил о ком-то, как о Джорджии. Они просто созданы друг для друга.
Джаз удивленно подняла брови, пораженная и весьма озабоченная тем влиянием, которое Гарри имеет на Джека.