Горе мертвого короля
Шрифт:
— По-моему, это значит «беги, спасайся!» — заметил очкастый солдатик. — От tyadin, это неправильный глагол третьего…
— Tyadni, Aleks! — отчаянно взывала девушка.
Теперь она плакала, но кричать не переставала.
— Да заткните же ее! И держите, чтоб не сбежала! — приказал Берг и поскакал к дому, а за ним весь отряд.
Остались только двое солдат, которые повалили пленницу и держали, не давая встать.
Алекс грузил в сани ящик с припасами, когда тишину разорвал крик Лии. Он кинулся к окошку и увидел десяток всадников, направляющихся сюда, к дому Родиона. Солдаты армии Герольфа…
Он понял, что Лия не звала на помощь, а заклинала его спасаться бегством. Только было уже поздно. Выйти за дверь означало тут же попасться. В долю секунды собственное положение предстало ему во всей своей ужасающей простоте: он дезертир, идет война, и сейчас его схватят.
Он инстинктивно задвинул засов. Он знал, что это не поможет, то была чисто физическая потребность хоть чем-то загородиться от них — так заслоняют лицо ладонью от грозящего удара. Лия больше не кричала. Он поискал угол, где его не могли бы увидеть через окно, какой-то мертвой точки, и встал за кормушкой, у самой головы Факси. Могучий конь ласково ткнул его носом.
Он услышал, как совсем рядом стучат в дверь дома.
— Эй, есть кто живой?
— Открывайте!
— Заходи давай! Только осторожно.
Теперь голоса доносились из-за перегородки. Впервые за два месяца услышав, как говорят на его родном языке, он не почувствовал никакой радости узнавания. Наоборот, этот язык показался ему враждебным и угрожающим.
— Точно, это здесь, господин лейтенант, смотрите, вон и огонь горит.
— Правда огонь, хоть и едва тлеет…
— Вот откуда дым-то…
— Точно, недаром ведь говорится — нет дыма без огня!
— Вот-вот: нет дыма без огня! Ха-ха-ха! прямо как по писаному!
— А это чего на полу?
— Похоже, кровь…
— Да, липнет и мажется.
— Дай-ка гляну… точно, кровь: липкая и мажется…
— Так и есть, липкая, мажется — точно, кровь…
— А вон там! Глядите, господин лейтенант! Вон, на стенке!
— Мундир! Наизнанку вывернутый!
— Вот откуда выражение «перевертыш»!
— Точно, лучше не скажешь!
— Думается, птичка где-то недалеко…
— Наверно, недалеко… Гнездо-то вот оно!
— Ого, смотри! Вон, в спальной клети — ружье висит!
— Точно, ружье! Похоже, охотничье.
Потом другой голос, низкий и властный, от которого остальные примолкли:
— Фенрир, возьми с собой троих-четверых и обыщи хлев.
Алекс уткнулся в мягкую гриву Факси, чувствуя, как колотится его сердце, чуть не выпрыгивая из груди. У него мелькнула было мысль зарыться в солому в глубине хлева, но перспектива быть обнаруженным в таком унизительном положении, да еще, чего доброго, подколотым вилами, его решительно не устраивала. Найдут так найдут.
Кто-то возился некоторое время с щеколдой, потом принажал на дверь плечом.
— Без толку. Изнутри заперто.
Другой заглянул в окошко, постучал в стекло.
— Там лошадь. И сани, кажется. И матрас на полу!
В дверь заколотили, видимо, прикладом.
— Открывай! Мы знаем, что ты там. Открывай и выходи с поднятыми руками.
— Выходи, мы тебе ничего не сделаем.
— Открывай!
— Сейчас дверь высадим…
— Сейчас подожжем…
Алекс не шелохнулся.
Отвечать он тоже не стал. То, что он мог бы сказать, было для них пустым звуком: «Вы не понимаете, я дезертировал не потому, что я трус, я дезертировал, чтоб не потерять Лию… Я знаю, что вы втопчете меня в грязь своей ненавистью и презрением, но мне не стыдно… Чего мне стыдиться? Я ни о чем не жалею… Нет, об одном очень даже жалею: что мы не покинули эту деревню с утра пораньше, до вашего появления… Еще жалею, что Лия спустилась на равнину проверить ту ловушку и вы ее заметили и схватили — так ведь все было?»
Дверь содрогнулась от первого удара. За ним последовали другие. Должно быть, они нашли топор на дровах за домом.
«Перестаньте, не ломайте дверь, я вас боюсь. Да, боюсь — боюсь вашей грубой силы, вашей уверенности в собственной правоте. Боюсь за Лию, которая больше не кричит. Что вы с ней сделали? Что собираетесь с ней сделать? Что станется с ней без меня? Интересно, нашла ли она в ловушке своего кролика?.. За себя я тоже боюсь — боюсь того, что меня ждет: того черного, зловещего, безымянного, о чем я пока не хочу думать, но уже чувствую, что оно у меня внутри, в каком-то темном углу, и мне от этого больно».
Доски затрещали, в щели показалось лезвие топора. Еще два удара, и образовался пролом. В него просунулась рука и принялась нашаривать засов.
«Ты добрый конь, Факси. Ты дарил нам свое тепло. Ты везешь сани, с грузом или без, куда тебе велят, ты несешь на спине любого и не берешься его судить — будь то твой хозяин, живой или мертвый, будь то здешний уроженец или fetsat… будь то Лия, или я, или кто-нибудь из этих солдат, которые сейчас войдут. Я глажу твою гриву, Факси, и благодарю тебя, это последнее, что я еще волен сделать. Потому что я еще пока что на воле, вот сейчас, эти последние секунды я еще вольный человек… ekletyen…»
Внезапно засов подался, и дверь распахнулась настежь, впуская в хлев яркий белый свет. Вошли пятеро и встали в ряд, преграждая выход. Трое слева были его ровесники, они наставляли на него ружья с самым грозным видом; четвертый, стоявший против света, в очках, казался скорее испуганным, чем воинственным.
Пятый был Бриско.
Он узнал его с первого взгляда, и это было как удар молнии. Не было и тени сомнения: пятый солдат, крайний справа, высокий, выше остальных, с крупным носом и жестко, почти жестоко сжатым ртом — пятый солдат был его брат Бриско. Едва их взгляды встретились, он это сразу понял. Глаза — это окна души. Он испытал это, когда канул в глаза Лии два месяца назад. И вот теперь он переживал то же самое и с той же силой, поймав взгляд Бриско. В один миг все его детство хлынуло ему в сердце. Тысячи часов игр, согретых этим взглядом, полным нежности и смеха, десять лет, освещенных этим радостным, доверчивым взглядом…