Горе победителям
Шрифт:
Мне опять вспомнилась та авария. Опять визг тормозов в голове и крик матери. Удар. Я зажал голову подушкой и сам едва не закричал. Удержало от крика только знание того, что тогда меня точно запишут в психи. И тогда уж точно прохода не дадут. Я встал и, стараясь выглядеть невозмутимым, оправил одежду. С таким каменным лицом я и покинул комнату, занявшись повседневными делами. Чисто механически выучил уроки – для меня это было нетрудно. То, что изучали здесь, мы уже давно прошли в гимназии. Но уроки все же помогали забыть боль…
Дни шли за днями. Постепенно я начал привыкать к жизни в интернате. Стали привыкать и ко мне. Все реже я слышал крики за спиной. Только Валерка не успокаивался. Он словно поставил перед собой цель вывести меня из себя. Но я не обращал
Однажды я прогуливался по парку, и здесь меня разыскал Виктор Семенович.
– Все еще один ходишь? – неодобрительно заметил он. – Хоть бы друга какого нашел. Все легче тебе было бы.
Я неопределенно пожал плечами.
– Вы считаете, что друга можно найти, как гриб? Под каким-нибудь деревом или кустом?
– При чем тут это? – удивился Виктор Семенович. – Ты ведь прекрасно понял меня.
Я кивнул. Я действительно понял. Но как объяснить, что для дружбы нужно нечто большее, чем просто слова: давай подружимся. Как найти того человека, которому действительно можно безбоязненно выложить свои мысли? Доверить свою самую сокровенную тайну, и который не будет смеяться над твоей глупой выходкой? Раньше таким другом был для меня отец. С ним я всегда мог поговорить. Еще я думал, что таким другом для меня был Коля. Но после аварии он так и не пришел ко мне ни разу. Ни разу не пришел и в интернат. Я не знал, почему он не приходит, да и не хотел узнавать. Для меня имело значение только то, что он не приходил. Даже не звонил ни разу, хотя узнать номер телефона можно было без труда у отцовских родных. Не стали же они его скрывать?
Это предательство жгло меня ничуть не меньше, чем гибель родителей. А дни шли в своем бесконечном однообразии…
…И следующее утро ничем не отличалось от предыдущего. Завтрак, потом игры на воздухе. Я сидел чуть в стороне на дереве и равнодушно наблюдал за играми детей младшей группы. Только здесь я мог избежать докучливого внимания Валерки – его сюда не пускали.
– Ты там? – Я посмотрел вниз и увидел директора. – Кирилл, слезь, пожалуйста, мне надо с тобой поговорить!
Если бы это был не Виктор Семенович, то я наверняка проигнорировал бы просьбу. Но сейчас я нехотя привстал, ухватился рукой за ветку, повис на ней, а потом прыгнул на землю. Отряхнул ладони и встал перед директором.
Виктор Семенович покачал головой.
– Вот что, Кирилл, тебе не кажется, что пора бы уже прекратить этот траур? В конце концов, у тебя же вся жизнь впереди! Или ты собрался теперь страдать весь остаток жизни? Ты думаешь, что твои родители это одобрили бы?
– Их больше нет, – пожал я плечами. – Они теперь уже ничего не смогут мне запретить.
Кажется, я сумел рассердить директора. Он вдруг качнулся вперед и ухватил меня за руку.
– Вот что, хочешь ты этого или нет, но сейчас ты вместе с классом пойдешь на экскурсию в музей… Знаю, знаю, что ты хочешь сказать. Но на этот раз я не приму никаких отговорок.
– Вы не сможете меня заставить.
– Могу! В общем, так: или ты идешь вместе с классом, или не идет никто.
– Это нечестно, – дернулся я и понял, что совершил ошибку. Виктор Семенович, заметив первые мои эмоции после аварии, обрадовался.
– Может, и нечестно, но я так и сделаю, – твердо пообещал он.
Я задумался. Какое мне, собственно, дело до всего этого класса? Ну не сходят в музей один раз. И тут же я понял, что это для меня не сходить в музей ничего не значило. Сколько я их повидал уже? А для всех этих детей выход за пределы территории интерната – праздник. Я не боялся, что меня возненавидят – меня и так не любят. Но все же я считал нечестным лишать их этого праздника. Просто не мог. Не мог, несмотря ни на что.
– Хорошо, – сдался я. – Я пойду.
– Вот и замечательно. В таком случае иди и собирайся. Экскурсия начнется через час.
Виктор Семенович кивнул и зашагал в сторону здания. Я проводил его хмурым взглядом, вздохнул и нехотя поплелся следом. Нарушить свое обещание я не мог. Тем более обещание Виктору Семеновичу.
В комнатах царило оживление.
Старая Наседка собрала всех в коридоре.
– Я надеюсь, вы все будете вести себя прилично?
– Конечно, Вера Николаевна, – ангельским голоском пропел Валерка. Лично я бы этому обещанию не поверил, но Старая Наседка приняла все за чистую монету. Валерке почему-то она верила. Он вообще ходил у нее в любимчиках, что совсем не говорило о ее уме, за что я и прозвал Веру Николаевну Старой Наседкой.
– Так, Золотов, ты готов? Или тебе индивидуальное приглашение надо?
Я неопределенно дернул плечом, не понимая, что ей от меня надо.
– Выходим. – Старая Наседка захлопала в ладоши, как будто первоклашек собирала. Вообще эта манера обращения с нами как с несмышленышами больше всего раздражала всех. А уж сколько смеха было, когда она таким же манером на виду почти у всего интерната начала разговаривать со своим сыном. Этот сыночек – тридцатилетний дядя – с трудом вырвался из заботливых рук мамаши и сбежал. А Старая Наседка, похоже, даже не поняла, в какую глупую ситуацию поставила своего сына.
Парами мы вышли из ворот – еще один идиотизм Старой Наседки. Я видел, как многие пытались смущенно спрятать глаза от прохожих, которые с недоумением наблюдали, как четырнадцатилетние подростки парами – как первоклашки – идут по улице. Но попробуй нарушь строй. Старая Наседка мигом отправит провинившегося назад, да еще и в интернате придумает наказание. Так же парами она посадила нас и в трамвай.
Исторический музей мне понравился. Конечно, он не чета тому, что я видел в Москве, но все же. Меня всегда завораживали древние доспехи и мечи, выставленные в витринах. Я мог подолгу стоять около витрины с полуржавым мечом, представляя того человека, который владел им последним. Перед мысленным взором вставала жестокая сеча. И вот боец падает, пронзенный вражеским оружием. Меч выпадает из его ослабевших рук. Но битва продолжается. Меч втаптывают в землю. Проходят века, и однажды на месте той битвы находят этот меч – свидетель древних сражений. Вспомнилось сочиненное отцом:
На том поле, у реки далекойСтрелы жатву собрали свою.И на месте той битвы жестокойЗатуплялись мечи о броню.Там стонала земля под ногами,Грохотало от лязга мечей.И надрывно неслись над полкамиКрики тысяч и тысяч людей.Но проходят года и века,И рубцуются старые раны.Но останется боль навсегда —Боль погибших на поле той славы.И как будто закат, в кровь окрасив траву,Поднимает из праха могучую рать,И вот снова в неравном жестоком боюВсе как прежде готовы стоять.Тих, недвижим этот призрачный строй.В нем встали солдаты прошедших времен.Солдаты, навечно обретшие покойНа Калке, в Полтаве и под Москвой…Но как только везде начинает светать,Незаметно, бесшумно исчезает та рать.И несется над полем очень тихо, как стон:«Если будет беда, позовите, мы ждем. Мы придем…»И пока будем помнить о тех, кто в строюНасмерть стоял в том кровавом аду,Они будут всегда на том поле стоятьИ всегда будут нас охранять, защищать.