Горец IV

…Если Вы спросите нас, откуда мы идем и куда, мы не сможем ответить на ваш вопрос. Впрочем, когда мы задаем этот вопрос себе сами, — на него тоже не находится ответа…

Мы знаем одно: мы есть. А вы, вопрошающие, — больше ли знаете вы о себе?

И знаем мы — нам суждено совершить НЕЧТО. А вы — можете ли сказать такое же о себе, вопрошающие?

И еще знаем мы кое-что о Пути, который лежит перед нами. Знаем мы, что он не прям, а ступенчат — ибо не конечна каждая смерть,

и удар меча, отделяющий голову от тела, приносит лишь временное небытие. И мы снова возрождаемся, чтобы вновь сразиться и вновь умереть… А потом — снова сойтись в смертельном бою. В другом ГДЕ, в другом КОГДА…

И так — пока не останется один из нас во всей Вселенной.

Говорят, такое может случиться, — потому что каждая смерть, воистину не будучи окончательной, все же уносит какую-то долю Силы. И когда Сила исчерпается до конца…

Впрочем, никто не знает, что случится тогда…

И еще говорят, что было уже как-то раз: только один из нас остался среди живущих. Но это не остановило круговорот возрождений.

Имя его, оставшегося, было… Впрочем, что вам до имени его, вопрошающие?

И нет нам упрека за все злое, нет нам похвал за все доброе, что творим мы на своем Пути. Не позор это для нас, не слава это для нас, — а необходимость…

Во всех своих поступках мы вольны. Не вольны лишь свернуть с Пути. Не потому, что не вправе, — а потому, что не в силах.

А когда завершится наш Путь, каким будет это завершение, и будет ли оно вообще — неведомо ни нам, ни кому-либо другому…

…И сказал чей-то голос — спокойный, немного насмешливый, с легкой хрипотцой:

— …Нет двух миров — есть один мир, распластанный по обеим сторонам межзвездного клинка, пронзающего бездну…

Да, хрипотца звучала в этом голосе, хотя не было у говорившего ни губ, ни гортани, ни голосовых связок, чтобы передать интонации, свойственные человеку.

И Конан вдруг увидел того, кто говорил. Увидел, хотя и сам он теперь не имел ни глаз, чтобы видеть образы, — ни ушей, чтобы слышать слова.

Тело говорившего было словно соткано из звезд и клочьев туманностей, голос шел волнами космического излучения, а седая косица на затылке распласталась вдоль всего Млечного Пути, — но перед взором Конана он не мог остаться неузнанным.

Ибо грош цена тому, кто не узнает своего Учителя, — в каком бы из миров они не встретились.

— Здравствуй, Рамирес…

— Здравствуй, Конан.

(И пульсировала Вселенная от их разговора, взрываясь вспышками сверхновых и зияя бесповоротной тьмой «черных дыр»).

— Вот мы и увиделись снова.

— Да, увиделись. А разве ты удивлен этим? Я же предупреждал тебя, что мы расстаемся не навсегда.

— Не навсегда. Но оказалось, что и не надолго.

— Значит, этим ты удивлен, ученик мой?..

— Удивлен. С момента нашего прошлого расставания миновало куда больше времени.

— Ты, оказывается, еще не забыл эти слова — «время», «расставание»… Значит, тебе еще только предстоит забыть их.

— Почему, Учитель?

— Ты еще спрашиваешь — почему… Неужели ты еще не понял, что сейчас ты находишься там, где нет никакого «времени»? А такой вещи, как «расставание» — нет не только здесь, но и вообще нигде…

— Начинаю понимать, Учитель. Поэтому мы и не можем никогда расстаться с тобой на нашем Пути?

— И со мной… — прозвучал еще один голос.

И хотя в нем тоже не было ничего, что, по меркам живущих, определяет тон, высоту или интонацию, Конан мгновенно узнал, что голос этот принадлежит женщине.

Потому что тому, кто наряду с Учителем не узнает Возлюбленную, цена — тот же грош…

Непрерывно менялись черты ее лица — лица, которое было подобно голосу, — и Конан видел перед собой то дочь пастуха в домотканом платье, которая приняла смерть в конце шестнадцатого века… То быструю в движениях, улыбчивую женщину, которая вплоть до своей нелепой гибели на самом рубеже второго и третьего тысячелетий продолжала интересоваться старинным оружием.

А то — смуглую, с иссиня-черными волосами «профессиональную террористку» (как окрестила ее недоброй памяти Корпорация), которой не пришлось уйти в смерть, и которая — вот она, рядом с ним…

Нет, все они теперь рядом с ним! Все трое…

(Это «рядом», опять-таки по меркам живущих, протянулось на множество световых лет, — но не существовало теперь Расстояние, как не существовало и Время).

Все трое… Герда, Бренда, Луиза.

Три лица — и одна сущность. И даже не три лица — одно, словно бы трехликое.

Не обычным сходством схожи они, не простым бесхитростным сходством кровников — сестер, дочерей, племянниц… Некое высшее сходство, высшее родство проскальзывает в их чертах, сливая женщин воедино.

— …И со мной тоже, любимый. Со мной тоже не расставался ты на Пути прежде, не расстанемся и впредь…

И снова длился разговор, который не был разговором. Двое мужчин спорили, а женщина смотрела на них с бесплотной улыбкой.

Смотрела то как мать, то как дочь.

Словно не доспорили они в земной жизни… Словно результат их спора мог что-то изменить в их прошлом или грядущем…

Все уже решено заранее — и прошлое, и грядущее записано в некой Книге Судьбы.

Надо только уметь ее читать…

Что ж — есть дело мужчин. Спорить, рубиться, прокладывать Путь, а дело женщины — следить за их спором с улыбкой и читать будущее в Книге Судьбы…

— Значит, и это еще не конец моего Пути?

— Путь не имеет конца. То, что ты прошел, — его первый отрезок. Ступень. Та ступень, которую бессмертные преодолевают только в смерти. Ты же, единственный из всех, — в бессмертии ее преодолел.