Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую
Шрифт:
Если сравнить прибыли, которые получал во время войны бизнес в разных странах, то Германия не будет выделяться на общем фоне. Разумеется, можно найти и некоторые примеры гигантских доходов — они хорошо известны. Прибыли Friedrich Krupp AG выросли в 1916–1917 годах с 31,5 миллиона до 79,7 миллиона марок{1408}. Гуго Стиннес расширил свою и без того огромную угольно-железно-стальную империю, приобретя — в рамках стратегии “вертикальной интеграции” — доли в судоходных компаниях и других транспортных фирмах. AEG во главе с Ратенау во время войны инвестировала в воздушный транспорт и в судостроение — именно тогда был создан задел для будущей Lufthanza. Сталелитейный гигант Gutehoffnungshutte Aktienverein (GHH) заработал достаточно, чтобы вложиться в создание новой судостроительной компании Deutsche Werft. Собственно говоря, вся судостроительная отрасль — вполне показательный пример. Чистая прибыль судостроительной фирмы Blohm & Voss, получившей за войну заказы на 97 подлодок, выросла с 1,4 миллиона марок в 1914–1915 годах до 2,7 миллиона марок (13,5 % от капитала) в 1917–1918 годах. Фирма сумела довести годовой выпуск продукции до 600 000 длинных тонн, приобрела у другой верфи новый док и моторный завод и увеличила свой акционерный капитал с 12 миллионов марок
Однако, возможно, оно переоценивало выгодность военных заказов. Главной причиной увеличения количества работников было снизившееся из-за повального призыва качество рабочей силы. С поправкой на инфляцию прибыли Blohm & Voss лишь немного возросли по сравнению с 1914 годом. В процентах от капитала прибыли увеличились с 11,4 до 13,5 % — то есть не очень сильно, а верфи компания расширяла во многом с расчетом на предполагаемый послевоенный бум морских перевозок. Более того, даже эти прибыли были выше среднего уровня: в общей сложности по германской промышленности прибыль в процентах от основного капитала и резервов возросла с 8 % в 1913–1914 годах до 10,8 % в 1917–1918 годах. В целом существенно пострадала германская железообрабатывающая и сталелитейная отрасль{1410}. Ганзейским городам — за вычетом верфей — также пришлось плохо{1411}. Наглядным показателем состояния бизнеса было сокращение совокупного акционерного капитала в реальном выражении. За время войны в Германии в целом он уменьшился на 14 %, а в Гамбурге — на треть{1412}. Особенно сильные капитальные убытки понесли крупные судоходные компании и мелкие торговые дома. Послевоенная отчетность Hapag демонстрирует, что реальная стоимость активов компании упала на 25 %, а если считать только материальные активы — то на 53 %. Доходы тоже радикально сократились: судя по отчетности, Hapag за военное время заработала с учетом инфляции только 43,9 миллиона марок, что подразумевает падение годовой выручки на 84 %.
В других экономиках ситуация была примерно такой же. И во Франции, и в Англии, и — особенно — в России оружейные компании показывали значительный рост номинальной прибыли, причем очень вероятно, что в публикуемой отчетности эта прибыль еще и преуменьшалась{1413}. В Англии прибыли Nobels’ Explosives выросли втрое, хотя химическая компания Brunner Mond добилась только 50 % роста прибылей, а прибыли судоходных компаний (после вычета налогов) выросли всего на треть. В целом в горнодобывающей отрасли прибыльность в ходе войны утроилась. Для таких фирм, как Cardiff Collieries Ltd, вершиной стал 1916 год. Потом введение контроля над углем, судя по всему, заставило их прибыли упасть в реальном выражении ниже довоенного уровня. У компаний Courtaulds (мыло) и Lever Brothers (ткани) также заметно выросла капитализация{1414}. В России прибыли были еще выше. Чистая прибыль российской металлургической отрасли, составлявшая в 1913 году 26 % от капитала, поднялась к 1916 году до 50 %. Для металлообрабатывающих предприятий соответствующие показатели составляли 13,5 и 81 %{1415}. Даже британские фермеры могли похвастаться во время войны бoльшими прибылями, чем германская промышленность: в процентах от капитала прибыль ферм выросла с 6,1 % (в 1909–1913 годах) до 14,3 % (на 1917 год){1416}. При этом и в Англии, и во Франции, и в России небольшие предприятия в относительном выражении понесли убытки — точно так же как и в Германии{1417}.
Итак, во многих отношениях все экономики военного времени сталкивались со схожими проблемами. Это можно ясно увидеть на примере железнодорожного транспорта. В Германии большинство железных дорог контролировались государством с момента постройки, и перевод их под прямой контроль рейха был всего лишь актом административной централизации. Между тем французским и английским властям приходилось устанавливать контроль над компаниями, формально остававшимися в частном секторе. Однако и у немцев, и у французов с англичанами результат контроля над железнодорожными перевозками был, в сущности, одним и тем же. Во всех случаях грузопоток резко снизился. В Германии он к 1917 году составлял 59 % от довоенного объема, а во Франции — примерно 66 %. Тем не менее государственный контроль гарантировал, что железные дороги будут поддерживаться в приличном состоянии — это было необходимо для использования их в военных целях. Так Германия вложила в локомотивы на 23 % больше средств, чем вкладывала до войны{1418}. Российская железнодорожная сеть также содержалась в хорошем состоянии. В период с августа 1914 года по сентябрь 1917 года на нее было потрачено 2,5 миллиарда рублей. При этом из-за необычайного экономического взлета, вызванного войной, ей приходилось справляться с заметно возросшими пассажиропотоками и грузопотоками{1419}.
Однако ситуация с морскими перевозками была хуже. В Германии властям оставалось только платить судоходным компаниям компенсацию за потопленные противником суда. В Англии правительство сперва субсидировало страховку, но вскоре вынуждено было создать Реквизиционный комитет, который следил за тем, чтобы в первую очередь перевозили продовольствие. Затем в январе 1916 года был организован Комитет по контролю над судоходством, и наконец в декабре 1916 года появилось Министерство морского судоходства{1420}. Франция в этом смысле фактически зависела от Англии{1421}. Центральным державам было, безусловно, проще контролировать торговлю — как потому, что внешней торговли у них было меньше, так и потому, что австрийцев (к венграм это не относилось) было несколько проще запугать. В начале войны в Гамбурге для координации импорта было создано Имперское (позднее Центральное) закупочное общество (Einkaufsgesellschaft){1422}. Правительство долгое время не считало необходимым ограничивать экспорт, однако в январе 1917 года все же ввело систему экспортного лицензирования, чтобы помешать производителям железа и стали продавать свой жизненно важный для страны товар на по-прежнему доступных для них иностранных рынках по более высоким ценам{1423}.
Трудности, с которыми сталкивались державы Антанты, когда пытались управлять внешней торговлей, необходимой для их экономического выживания, наглядно демонстрируют их организационную слабость. В Англии торговое регулирование началось с ограничений на импорт угля, введенных летом 1915 года. В конце 1916 года была разработана система импортного лицензирования под контролем только что созданного в Министерстве торговли специального Департамента по ограничению импорта. До этого в области импорта из Соединенных Штатов царила едва ли не вседозволенность, а Адмиралтейство и Военное ведомство всячески сопротивлялись попыткам Казначейства поставить их в этом вопросе в зависимость от нью-йоркской банковской фирмы J. P. Morgan. Зачем это было нужно Казначейству, не очень понятно: компания J. P. Morgan специализировалась на облигациях и не занималась закупками вооружения для экспорта в Англию, а полученный ей монопольный контроль над финансовой стороной британского импорта обещал, как оказалось, гигантские прибыли — от 1 до 2 % от 18 миллиардов долларов. Полномочий навести порядок в трансатлантических поставках банк при этом не получил, и британские частные предприятия и государственные ведомства до самого конца войны продолжали конфликтовать из-за них в созданном в сентябре 1915 года Совете по военному снаряжению{1424}.
Финансовые ресурсы Великобритании и ее торговый флот не могли не превратить ее в квартирмейстера держав Антанты — а J. P. Morgan стал ее банкиром{1425}. При этом англичане считали, что французы их обманывают или, по крайней мере, расточают их ресурсы{1426}. В результате они навязали им регулирование, отозвав половину предоставленных Франции судов и пригрозив отозвать и оставшиеся, если она не перейдет на британскую систему контроля. Когда Клемансо поручил Клементелю это сделать, французский бизнес и пресса начали активно протестовать. Объединенный англо-французский судоходный пул удалось создать только к ноябрю 1917 года, а Союзнический комитет по военным закупкам и финансам, занимавшийся координацией импорта, был создан только в последний год войны и только под американским давлением. Согласовывать торговую политику с Россией было еще труднее, особенно когда российские инспекторы со скандалом отвергали как недостаточно качественные американские товары массового производства, оплаченные Англией и Францией{1427}. Итальянцам также не нравилось, что англичане относились к ним как к наемникам, хотя, как отмечал Кейнс, с финансовой точки зрения и они, и прочие союзники Великобритании стали выглядеть именно так.
Живая сила на фронте и в тылу: британская проблема
Распределение живой силы было, вероятно, самой сложной из всех проблем, с которыми сталкивались сражающиеся державы. Им было очень трудно находить правильный баланс между потребностями вооруженных сил и потребностями внутреннего производства. Многие квалифицированные работники, которые были бы полезнее на прежних рабочих местах, были призваны в армию или ушли на фронт добровольцами. Если их убивали, экономика теряла их навсегда, но даже если они выживали, то их вклад в военные усилия все равно не был оптимальным.
В Германии в первый месяц войны под ружьем находились 2,9 миллиона человек, в начале 1915 года — 4,4 миллиона, а в начале 1918 года был достигнут максимум, превышавший 7 миллионов. В общей сложности за войну в вооруженных силах служили 13 миллионов человек {1428} . На фронте оказалось множество промышленных рабочих. К январю 1915 года такие активно получавшие военные заказы фирмы, как Blohm & Voss, принялись требовать вернуть им призванных в армию квалифицированных работников {1429} . Штутгартские заводы Bosch лишились в первые месяцы войны 52 % рабочей силы. Химическая компания Bayer потеряла немногим меньше половины работников, а у горнодобывающей Hibernia к декабрю их осталось только две трети из довоенных 20 тысяч {1430} . Однако немцы быстро поняли, что незаменимые кадры лучше не трогать. К началу 1916 года от призыва были освобождены 1,2 миллиона работников, 740 тысяч из которых считались годными к строевой службе. Двумя годами позже освобожденных насчитывалось уже 2,2 миллиона, причем 1,3 миллиона из них были kriegsverwendungsfahig [38] {1431} . Чтобы компенсировать нехватку мужской рабочей силы, увеличивалась женская занятость (благодаря чему рынок труда дополнительно получил 5,2 миллиона человек). Кроме этого, к работе были привлечены примерно 900 тысяч военнопленных и в страну были привезены до 430 тысяч иностранных рабочих (в том числе множество принудительно вывезенных из Бельгии) {1432} . В результате в июле 1918 года гражданской рабочей силы в Германии было всего на 7 % меньше, чем в 1914 году {1433} .
38
Годные к военной службе (нем.).
Такое положение дел не выглядит идеальным (хотя трудно сказать, что в данном случае следует считать идеалом, ведь формул для оптимального распределения рабочей силы в военное время не существует). Однако была ли ситуация в странах Антанты лучше? Ответ на этот вопрос, вероятно, будет отрицательным. В Англии количество гражданской рабочей силы уменьшилось примерно так же, как и в Германии, — на 6,5 %. Однако англичан под ружьем было в два с лишним раза меньше, чем немцев, — в вооруженные силы в Великобритании вступили в общей сложности 4,9 миллиона человек. Место солдат заняли 1,7 миллиона новых работников мужского пола, вышедших на рынок труда, и дополнительные 1,6 миллиона работниц{1434}. Очень заметно, что немцы намного активнее использовали во время войны женский труд. И на британских, и на французских промышленных предприятиях к концу войны женщины составляли около 36–37 % рабочей силы, а до августа 1914 года — 26–30 %. В Германии доля женского труда поднялась с 35 до 55 %{1435}. Не стоит также забывать, что британская система добровольного набора привлекала не только выпускников Оксфорда и легко заменимых клерков, но и необходимых экономике квалифицированных рабочих. К концу 1914 года в армию вступили 16 % работников заводов, производивших стрелковое оружие, и почти 25 % работников химической промышленности и предприятий по производству взрывчатых веществ — чему, в частности, способствовали обычные для хаотичных первых месяцев войны временные увольнения. К июлю 1915 года добровольцами записались 21 % работников горнодобывающей отрасли и 19 % металлургов{1436}. Заставить Военное министерство отпустить со службы квалифицированных рабочих было чрезвычайно трудно. Значки для работников оборонных предприятий, введенные в 1915 году, набор добровольцев в оборонную промышленность и механизм “массового отзыва” ценных кадров из вооруженных сил были только полумерами{1437}. Как заявил Ллойд Джордж в Палате общин, “вытаскивать людей из армии… все равно что продираться сквозь колючую проволоку под пулеметным огнем”{1438}. Когда в январе 1916 года правительственный комитет занялся “координацией… военных и финансовых усилий”, в своем докладе ему пришлось уделить внимание противоречиям между ведомственными приоритетами: