Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую
Шрифт:
Как известно, ценовое регулирование не помешало возникнуть огромному черному рынку, к которому охотно обращались горожане со связями в деревне и с лишними деньгами{1499}. Однако кто же мог позволить себе его цены, которые иногда превышали официальные в 14 раз? Разумеется, рабочие с заваленных заказами оружейных заводов были в лучшем положении, чем мелкие чиновники. Вот как это выглядело с точки зрения гамбургских военных властей:
Фрукты и свежие овощи… доступны верхним десяти тысячам, а также рабочим, которым стали хорошо платить и которые не считают нужным бояться высоких цен. Для среднего класса (Mittelstand) или чиновничества (Beamtentum), которым приходится особенно тяжело, ситуация продолжает усложняться{1500}.
Немалые
Все это подталкивает к мысли о том, что война изменила баланс социально-экономических сил, ослабив средний класс (особенно немецкий Mittelstand) и укрепив позиции рабочих и большого бизнеса {1505} . Ограничение цен и квартплаты улучшало стандарты жизни рабочего класса за счет торговцев и домовладельцев. Чиновничье жалование не росло, в то время как номинальные зарплаты рабочих в стратегических секторах постоянно повышались. Опыт семьи Шрамм — семейства из верхушки гамбургского Grossburgertum [40] — может послужить примером той травмы, которую пережила буржуазия. Для Рут Шрамм война означала не только физические лишения, но и моральные. “Мрачные и недружелюбные люди”, спекулянты, коррупция и насилие 1917 года — все это выглядело издевательством над идеалами Burgfrieden [41] , на которые она уповала тремя годами раньше. Паштет из лебедей с озера Альстер стал для Шрамм символом упадка и унижения Гамбурга, а необходимость покупать еду на черном рынке — подтверждением разрыва с принципами, которых она “придерживалась с 1914 года” {1506} . Ее брат, в декабре 1918 года вернувшись с фронта домой, обнаружил, что родители поселили на третьем этаже квартиранта, а первый этаж закрыли, чтобы сэкономить на отоплении. Хотя семья продолжала есть серебряными ложками, он сразу понял, что “буржуазному образу жизни пришел конец” {1507} .
40
Крупная буржуазия (нем.).
41
Гражданский мир (нем.).
Однако эта “благородная бедность” необязательно должна была вести к внутриполитическому коллапсу и тем более к революции. Напротив — именно сильнее всех в относительном выражении пострадавшие от войны социальные группы активнее прочих поддерживали официальные цели войны. Попытки объяснить германское поражение развалом внутреннего фронта просто не работают. Моральный дух в Германии никогда — включая периоды забастовок в апреле 1917 года и в январе 1918 года — не падал так сильно, как он упал в России и чуть было не упал во Франции{1508}. Хронологически сначала обрушился Западный фронт, а не внутренний. И когда в ноябре 1918 года революция распространилась из северных портовых городов на Берлин и Мюнхен, делали ее не те, кто экономически проиграл от войны, а те, кто (относительно) выиграл: солдаты и матросы, которых кормили лучше, чем гражданское население, и промышленные рабочие, реальный доход которых сократился в наименьшей степени.
Пожалуй, об экономиках Германии и России во время войны можно сказать, что они были слишком эффективными. Политика военного производства любой ценой слишком сильно давила на городских потребителей, что и обрушило в итоге моральный дух. Как мы увидим, даже этот тезис не выглядит бесспорным, однако если бы он и был верным, он все равно бы не доказывал правильность британского, французского или американского подхода. Если западные державы и сумели лучше сбалансировать потребности армии и гражданского населения, это произошло случайно. Более того, они заплатили за это высокую цену в военном отношении — настолько высокую, что едва не проиграли войну.
Глава 10
Стратегия, тактика и потери
Стратегии
У противников Германии было огромное экономическое преимущество, но использовали они его недостаточно эффективно. Могла ли Германия — с учетом этого — выиграть войну? Некоторые историки действительно так считают. Карл фон Клаузевиц в своем знаменитом трактате “О войне” (опубликованном вскоре после его смерти от холеры в 1831 году) определил войну как “продолжение политики [des politischen Verkehrs] иными средствами [mit Einmischung anderer Mittel]”. Как часто утверждается, главная ошибка германского руководства времен войны заключалась в том, что оно забыло это правило. По мере того как Германия все ближе и ближе подходила к военной диктатуре, сама политика становилась для нее одним из этих “других средств”, лишь добавляемых к главному направлению — военным действиям. В результате были допущены стратегические ошибки, которые и принесли стране поражение.
Для германской стратегии с самого начала была характерна исключительно высокая готовность к риску. Возможно, это был вынужденный выбор, связанный с неудачным для Германии раскладом сил. Понимая, что они слабее и в долгосрочной перспективе это неминуемо скажется, немцы делали ставку на рискованные ходы, способные принести быструю победу. Однако очевидно, что некоторые из этих решений были опрометчивыми. Об этом свидетельствуют оценки издержек и выгод, на основании которых они принимались и которые были очевидным образом нереалистичны — причем не только с сегодняшней точки зрения.
Особенно часто критикуют германскую идею о том, что неограниченная подводная война, в ходе которой суда, предположительно везшие на Британские острова военные грузы, топили без предупреждения, поможет победить англичан до того, как Америка всерьез вмешается в конфликт. Эта стратегия была опробована трижды: между мартом и августом 1915 года, когда были потоплены Lusitania (“Лузитания”) и Arabik (“Арабик”), затем между февралем и мартом 1916 года и, наконец, 1 февраля 1917 года, когда Морской генштаб пообещал, что Англия запросит мира “через пять месяцев”. При этом надо отдать германским штабистам должное — вначале подлодки даже перевыполнили план и в апреле вместо 600 тысяч тонн потопили кораблей водоизмещением в 841 118 тонн. Однако во всем остальном штабные расчеты оказались ошибочными. Немцы недооценили следующее:
1. Способность Англии увеличить внутреннее производство пшеницы.
2. Нормальный размер американского урожая пшеницы (1916 и 1917 годы были крайне неудачными).
3. Готовность Англии в условиях нехватки дерева тратить его вместо строительства домов на подпорки в шахтах.
4. Доступный Англии тоннаж торгового флота.
5. Способность британских властей нормировать дефицитное продовольствие.
6. Эффективность конвоев.
7. Способность Королевского флота разработать тактику по борьбе с подлодками.
В это трудно поверить, но они ошиблись даже в оценке количества субмарин, которые имелись или могли появиться у Германии. С января 1917 года по январь 1918 года были построены 87 новых подлодок, а погибли 78. В начале последней кампании их было около сотни, и лишь не больше трети из них могли единовременно патрулировать британские воды{1509}. К 1918 году уровень потерь в конвоях упал ниже 1 %, для немецких подводных лодок он превышал 7 %{1510}.