Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую
Шрифт:
По мнению Мартина ван Кревельда, бюрократизировались сами методы командования: “Военный подход с полей сражения пришел на заводы и в конторы”, а “методы заводов и офисов” незаметно просочились на поля сражений{1598}. Доминик Грэм считает, что именно из-за этих организационных тенденций БЭС в период между Нев-Шапелем и Камбре толком ничему не научились{1599}. Генералы освоили оборону, но так и не научились правильно атаковать, скоординированно используя различные вооружения и согласовывая артиллерийский огонь и продвижение{1600}. Никто так и не удосужился сформулировать в письменном виде простой принцип “постепенного занятия удобных огневых позиций и их эффективного использования всеми видами вооружений для нанесения потерь врагу” — разумеется, избегая сравнимых потерь с собственной стороны{1601}.
Более того, артиллерийские орудия и танки воспринимались как
То, как британские войска использовали артиллерию, было очень показательно, ведь именно она была во многом ключевым фактором позиционной войны{1605}. С 1914 года и до самой Соммы англичане просто уступали противнику в огневой мощи — у них не было ни достаточно мощных пушек, ни адекватного количества снарядов (особенно фугасных){1606}. Артиллерия использовала в первую очередь наблюдение, что означало поражение целей только в пределах видимости и препятствовало стрельбе с закрытых позиций и ведению контрбатарейного огня. Карты применялись мало. Батареи были рассредоточены, что осложняло концентрацию огня. В сентябре 1915 года англичане потеряли в битве при Лоосе около 60 тысяч человек, потому что пехота получила приказ атаковать без достаточной артиллерийской поддержки. Понимание того, что артиллерия и пехота должны координировать свои усилия, приходило постепенно.
К концу 1915 года британские артиллеристы научились вести огонь с закрытых позиций, начали использовать воздушную разведку. На фронт стало поступать все больше тяжелых орудий (особенно гаубиц и крупнокалиберных пушек). Увеличились запасы боеприпасов, что позволяло повысить плотность огня. Артподготовка централизованно контролировалась. Начались первые эксперименты с подвижным огневым валом. Однако эти успехи бледнеют на фоне характерных для наступления на Сомме ошибок. Генералы Антанты решили, что, раз артиллерия уничтожает оборонительные сооружения противника, обстрелы должны продолжаться долго. Сэр Джон Френч говорил: “При достаточном количестве зарядов можно пробить проход во вражеском рубеже”{1607}. Или, говоря словами Петена: “Теперь позицию захватывает артиллерия, а пехота ее потом занимает”. Недостаточную точность должна была компенсировать мощность боеприпасов. При этом решение Хейга обстреливать не только первую, но и вторую линию германской обороны фактически снижало эффективность обстрела вдвое. Хуже того, боеприпасы были некачественными (до 30 % из них не взрывались), а четверть орудий износилась от чересчур интенсивного использования. Фугасных снарядов по-прежнему не хватало, зато хватало технических накладок: сострел орудий осуществлялся на глазок, топографические карты были неточными, трудности со связью осложняли ведение огня по наблюдаемой цели, а контрбатарейная работа давала слабый эффект. Вдобавок британская система организации огня была слишком негибкой{1608}. В результате артобстрелы 1916 года не только не достигали своих разрушительных целей (Хейг недооценил германские укрепления), но и препятствовали продвижению пехоты. То же самое происходило при Аррасе в апреле 1917 года. Хотя с разрушением обороны там дело обстояло намного лучше и первоначальные успехи были намного больше, земля была так изрыта снарядами, что не получилось быстро подтянуть орудия вперед и немцы успели заткнуть брешь. Англичане так и не осознали, что время артобстрелов полезно было бы сократить, чтобы обеспечить внезапность, и жесткое соблюдение порядка ведения огня в итоге не позволило закрепить достигнутые результаты{1609}. Мессинская битва принесла новые технические улучшения — в частности, успешный подрыв 19 минных галерей под германскими позициями и не менее успешное применение ползучего огненного вала, — но тем не менее британские потери все равно превысили германские на 2 тысячи человек. Короткий массированный артобстрел перед танковой атакой при Камбре стал еще одним шагом в правильном направлении, но, как это часто бывало, англичанам не хватило резервов, чтобы противостоять германской контратаке.
На этом фоне германская армия выглядела образцом оперативного и тактического мастерства. Михаэль Гейер считает проведенную Людендорфом в 1916 году реорганизацию германской армии поворотным моментом, воплотившим в жизнь вызванные Первой мировой изменения в военном деле. По его мнению, именно тогда на смену “испытанному методу иерархического контроля человека над человеком пришла функциональная организация силы”{1610}. Если англичане просто встраивали новое оружие в остававшиеся неизменными концепции и по-прежнему считали главным фактором живую силу, то немцы выстраивали новую тактику вокруг новых технологий{1611}.
Классический список германских достижений включает в себя разработку “глубоко эшелонированной обороны” (фактически эта концепция была заимствована из захваченного французского военного документа){1612}, разработка полковником Георгом Брухмюллером ползучего огненного вала и ураганных обстрелов{1613} и создание специально подготовленных, мобильных и хорошо вооруженных штурмовых групп (Stosstrupps), в задачи которых входил прорыв обороны противника. Наиболее активно они использовались весной 1918 года, но появились уже в августе 1915-го{1614}.
Послевоенных британских аналитиков — таких как Г. Ч. Уинн — более всего впечатляла глубоко эшелонированная оборона. Фактически немцы заменили большую, ведущую огонь фронтально линию мелкими группами, которые вели обстрел атакующих с флангов{1615}. Передовая линия (основная цель для огня вражеской артиллерии) была ослаблена, но за ней начиналась зона сплошной обороны. Фактически передовая состояла из рассредоточенных аванпостов и пулеметных гнезд, а основные силы сберегались для контратаки. В 1917 году такой подход позволял успешно отражать наступления союзников{1616}. Союзники взяли его на вооружение только в начале 1918 года и, вероятно, так до конца и не освоили. Аналогичный принцип — только применительно к атакам — лежал в основе тактики штурмовых групп. В этом случае упор также делался на действия мелких подразделений, мобильных и гибких.
Эти тактические достижения Германии были порождены особой военной культурой. По мнению Дюпюи, германская военная элита “открыла секрет институционализации военного мастерства”{1617}. Мартин Сэмюелс также писал о специфически германской философии боя, признававшей его хаотическую сущность{1618}. Он полагал, что это влияет на развитие командных структур. Немцы предпочитали “директивное командование” (directive command), которое было ориентировано на выполнение задач и подразумевало гибкость на всех уровнях и децентрализованное принятие решений, в то время как англичане были сторонниками “ограничительного контроля”, целенаправленно отбивавшего инициативу{1619}. Из этого также вытекали различия в подготовке. Германская “теория хаоса” требовала высокой подготовленности, которая помогала бойцу приспосабливаться к обстоятельствам. Британский подход требовал только повиновения вышестоящим. Более того, германский офицер, начав службу, не прекращал учиться — офицерский корпус уважал заслуги и не терпел в своих рядах никчемных членов{1620}. О том же самом писал и Гудмундссон в своей работе о тактике штурмовых подразделений, опиравшейся (по его словам) на “способность офицерского корпуса к самообразованию”{1621}.
Перед войной критики прусского милитаризма часто утверждали, что он вбивает в солдат Kadavergehorsamkeit, “мертвецкую покорность”. Лорд Нортклифф даже довольно глупо хвастался, что у британских солдат лучше с чувством инициативы, чем у германских, благодаря британским традициям индивидуализма и командного спорта. Это утверждение крайне далеко от истины. На деле именно для британской армии с ее непрофессионализмом были характерны излишняя жесткость командной структуры и культура бездумного повиновения на уровне солдат. Когда враг выводил из строя офицеров и сержантов, это повиновение превращалось в бездумную инерцию (“Не нравится наша воронка? Если у тебя есть другая, переползай туда” [45] ). Напротив, немцы подталкивали своих солдат проявлять на поле боя инициативу, признавая (вслед за Клаузевицем), что всевозможные “сбои” и плохая связь легко могут сделать бесполезным самый подробный оперативный план.
45
Подпись под карикатурой военного времени с двумя солдатами, засевшими в воронке от снаряда.
Непобедимы на поле боя?
Защитники британского подхода часто подчеркивают, что “Великобритания выиграла войну” (или находилась на победившей стороне). По этой же причине большинство специалистов по германской истории неприязненно относятся к словам Фридриха Эберта, будущего первого президента Веймарской республики, о том, что германская армия была непобедима на поле боя{1622}. Однако приведенные выше факты объясняют, почему столь многие в Германии в это поверили.