Известная мудрость гласит: «Горькое лечит, а сладкое – калечит». В моих стихах много горечи. Возможно, она не всем по вкусу.
Хочется, чтобы книга попала в руки тех, кто сам множество раз переживал горькие чувства. А далее делал выбор: благодарить судьбу за горький опыт – или же нет…
Думаю, людей замкнутых, с серьёзными внутренними переживаниями гораздо больше, чем принято считать. Они изо всех сил стараются выглядеть, «как все», хотя даётся это с трудом.
И ещё: примерные дети и примерные родители вряд ли поймут, о чём я пишу. Сейчас о несчастливом детстве говорят чуть ли не с юмором. Мои читатели никогда не будут шутить на эту тему.
Детство
Пиковая дама
Я куклам имён не давала,Домой не водила подруг.Я с бабушкой в карты игралаИ славилась ловкостью рук.Всё было эффектно и лихо,Я вникла в причуды мастей,Но к вечеру – вот же, трусиха! —Боялась незваных гостей,Поскольку Пиковою дамойМой сон стал особо любим.Она, как хорошая мама,Учила секретам своим.Властна – но мила, терпелива.Крапила колоду рукой,И мне объясняла красиво,Как это проделать с другой. Потом предлагала:– Сыграем? – На что?– На что хочешь. – Идёт. Сажала валетов. И я им Сто фору давала вперед!Она заливалась от смеха,И вился удушливый дым…Я знала, что эта потехаЛишь дань моим страхам ночным.Под утро она собиралась,Бросала прощальный привет,И вдруг на глазах превращаласьВ истаявший белый скелет……Ах, бабушка, как ты потела! Как карты бросала, сердясь! Гадала – да в чём же тут дело? — На стуле ужасно вертясь.Гонялась с газетой за мухой,Что липла тебе на очки,Меня наградив оплеухой,Уныло считала очки.А
я насмехалась коварноВ сознании новых побед,Краплёной колодой игральнойХранила заветный секрет……Но раз, когда ты заболела, А мне в духоте не спалось, Я карты достать захотела — И с этого всё началось.Твой стон доносился до слуха,А я, отряхнув забытьё,Столкнулась с чужою старухойИ взглядом тяжёлым её.– Сыграем? – На что? – Да на бабку! Откажешься – так заберу. Ах, бабушка, знала б ты, как я, Вся в дрожи, вступила в игру!Я руку, хитря, протянулаК колоде: была – не была!Но гостья свою развернулаИ бабушкин стул заняла.Предчувствуя страшную драму,Я, карты раздав, – сколько их?Узнала Пиковую даму,А рядом – валетов двоих……Мы бились всю ночь до рассвета, Пока не настал полумрак… И больше ни слов, ни привета. Но бабушка выжила. Как?!
Белая ворона
Я не знала цветов от рожденья —Только серый застлал всё подряд.Но наметилось вдруг расхожденьеВ разговорах соседских ребят.Они часто и шумно галдели,И старались кого-то задеть,Как вороны. И очень хотели,Но никак не умели взлететь.И однажды, руками махаяВ доказательство матерных слов,Заявили, что я выпадаюИз скопленья их чёрных голов.И тогда начались эти муки,Пронеслась дворовая гроза —У меня слишком белые рукиИ почти голубые глаза.Двор, как стая, затих изумлённо,В нём внезапно возник непокой,И считалась я белой вороной,Потому что была «не такой».…Как болезнь, я себя отболела, Вникнув в странную эту печать. А потом поднялась неумело, Чтобы сверху цвета различать.Незавидная, странная участьВ чёрно-белых контрастах вокруг…Я в себе воспитала живучестьИ взлетела при помощи рук.А когда удалось, в самом деле,На крыло опереться – хоть раз!Мне навстречу уже не галдели,Не сводя настороженных глаз.Но потом, спохватившись, твердилиВ ожидании новых причуд,Что мои непонятные крыльяНепременно меня подведут.Затихали, и снова галдели,Пока я растворялась вдали…Возвращалась… Они, в самом деле,Одного пережить не могли:Только тем, что свободно летаю,В долгожданный и памятный час,Я сразила их дикую стаюС вековыми угольями глаз.…Ветер странствует птицей бессонной, А подушка пером холодит… Как прекрасно быть белой вороной! Кто попробует – тот подтвердит.
Тайна
МОЕЙ НЯНЕ МАРИНЕ ФИЛАТЬЕВНЕ
Вчерашний день сиял веснойИ обещал продлиться вечно.Вздыхала нянька за стеной,Что жизнь трудна и скоротечна.А я, плод маминой тоски,Несла печать ненужной жизни,И терла нянькины вискиОт хвори горькой укоризны.Я из себя смотрела вдаль,Не видя в будущем отрады…А нянька плакала: февраль!И на меня бросала взгляды.Мы жили рядом: стар и млад.И надо ж вот такому статься —По-своему был каждый радДруг с другом жизнью поменяться.Моя душа просилась прочь,Она и так жила над бездной,А на дверях не смерть, а ночьЗащёлкой лязгала железной.Я умирала в грусти жить,Приняв за яд опустошенье.А няньке нравилось грешить,Отмаливая прегрешенья.Она любила жениха,И молодость вернуть хотела,И сладкой памятью грехаЖило её сухое тело.Она кивала на гармонь,И повторяла слово в слово,Как он держал её ладоньИ засылал сватов с Покрова……Мы с нянькой встретились не зря. Соединились два мученья. Обмен свершили втихаря, Чтоб избежать разоблаченья.Про то ни слова не сказав,Вдвоём владели нашей тайной —Себя надеждами связав,Светились радостью печальной.Но жизнь по-прежнему текла.Дом оседал, дрова топились.Мы обе жаждали тепла,И души по телам теплились.
Переписка
Скорый поезд в надрыве железномГнал по рельсам сухой перестук…Мать была в моей жизни проездомНа далёкий волнующий юг.Там она совершала попыткиЧто-то выправить в жизни своей,И её заменяли открыткиС описанием всех новостей.Там почти не держались печалиНа просоленном морем ветру,А по пристани шли зазывалы,Вовлекая приезжих в игру.Там назад не давались билетыВ невозможной беспечности дней…Я садилась писать ей ответыИз событий, что были важней:Няня ходит, как будто слепая.А сосед пристрастился к вину —И на празднике Первого маяЗарубил молодую жену.В нашем домике стены сырели —А во всём виновата весна —И холодными стали постели,Всех лишая хорошего сна.Щели в печке замазали глиной,Чтоб до новой квартиры дожить.А сама я болела ангинойИ почти не могла говорить…Только мать в них вникала едва ли,Понимая буквально своё,И открытки опять прилетали,Словно яркие губы её.И опять в них росли кипарисы,Подпирая собой небеса,И слетались певцы и актрисы,Привозя на курорт чудеса……Я читала их долго и честно, В них жила моя странная мать. А потом поняла – бесполезно Мне хотелось её понимать.
Солнечный удар
Наш дворник был уныл, но мёл дороги взглядом,Летая на метле, не понимал чудес.А я смотрела вслед, в мечтах садилась рядом,Примеривая к ней свой малый детский вес.И в жаркий летний день, что есть, набравшись духу,Я прыгнула в окно – и села на метлу!Но дворник чумовой стряхнул меня, как муху,И закрутил метлу в свистящую юлу.Был жёстким тротуар. Я глаз не закрывала —Вокруг всё тот же двор, и дворник, и метла.Она была юлой, и искры выметала…И ясно поняла, что просто умерла.Стемнело. Отжило. Но не было испугаОт яростной жары, накрывшей прежний мир,А солнце и юла питались друг от друга,И воздавали светом дань за этот пир.Душа не унеслась в заоблачные дали.Она жила внутри, в оранжевой юле.Мы с дворником одним секретом обладали,Скрывая от других, что кроется в метле.…Едва набравшись сил, я встала спозаранку, Приблизилась к метле… Но тут, умерив пыл, Мне дворник пробасил:– Иди, надень панамку! И солнце от меня ладонями закрыл.
Платоновский лес
Два свода – земли и небесСмыкались в запущенном парке.Под радугой каменной аркиВиднелся Платоновский лес.Вдали обозначен едва,Он таял от зноя и света —Бесцветная в пламени лета,Прозрачной казалась листва.Вблизи этот лес, словно дух,Явился нам разным и странным —Исполненным сумрачной тайныИ сонным, как тяжкий недуг.Уже через пару шаговОн взял нас в тугие объятья —Но женщина в ситцевом платьеХотела к обеду грибов.Он сразу же нас невзлюбилЗа то, что ступали в растенья,Считая, что здесь запустенье —А он их растил и копил.Он властно манил нас назад,Затаптывал тропы и вехи,Где были гнилые орехиИ дупла с лицом бесенят.Он нам ничего не давал.Уж очень мы были мирские,И праздные, и городские —Для тайн, что он свято скрывал…Но девочка с чёлкой прямой —Наверно, сама подрезала —Шершавые губы лизала,И не торопилась домой.И женщина, клявшая путь,Грибы и сухое печенье,Всё медлила с их возвращеньем,И пряталась в тень – отдохнуть.Ладонью манила меняИ будто бы в шутку крестила,Ругала нечистую силуВ жилище из мшистого пня.А я озиралась вокруг —Забавные эльфы лесныеСерьёзные гномы не злые —Восторг, а совсем не испуг!Я с ними
была заодно,Я общий язык находила —Чем женщину крайне сердила,И это казалось смешно.Заухал Платоновский лес —И листья охапкой взлетели,И птицы меж ними свистели,Как будто был равен их вес.И нас, наконец, пригласилК застолью полян земляничных,Маслят златоногих отличных —И всё городское простил.Опушка открылась сама —И солнечным ветром дохнуло.А лес на окраине ТулыНакрыла лиловая тьма……Я будто смотрела назад… Но сон оборвался некстати — И женщина в ситцевом платье Вернулась домой без маслят.
Матери
По жизни ты была горда сама собою,И не смотрела вниз, где подрастала я.И время там текло тоскливой чередоюОднообразных дней и стылого жилья.Ты запахом духов отталкивала резко,Я куталась, как вор, в подол твоих одежд,Не отпуская то, что выглядело веско,Но уходило вглубь несбывшихся надежд.Красивое лицо, всегда в помаде губы.И как-то на ходу, подмазывая лак,Одной ногой в дверях, запахивая шубу,Сказала обо мне – а, это просто так…Ах, мама! Без вины, с холодною душою,Ты создала мне мир, где много лет подрядТобой – такой родной, державшейся чужою —Предназначался мне один и тот же взгляд!Ты создала мне мир, в котором было страшно,Не зная, как крепка во мне его печать!И часто напоказ, значительно и важно,Забыв мои глаза, любила порыдать.Среди своих подруг была ты говорлива,Но никогда никак не вмешивалась в сны,Где ночи напролёт ждала я сиротливоВзросленья лет своих – с весны и до весны.Я так тянулась вверх от твоего соседства!Когда сравнялся рост – сравнялись дочь и мать.Как долго я жила, чтоб выбраться из детства,Где люди не могли друг друга понимать!Когда ж пришла пора искать другого крова,И за его окном зажечь отдельный свет,Во всех своих делах я повторяла сноваНавязчивый урок, что был из детских лет.Его я, как в бреду, твердила без ошибок,Его я, как ярмо, таскала на ногах.Я возвращалась вновь в тоску твоих улыбокИ видела тебя во всех своих врагах.Я поражалась вновь своей недетской болиВ повторах бед своих, в пылу чужих атак,И на ходу судьбы жила, меняя роли,Чтоб доказать тебе, что я – не просто так!…Я больше не могла дышать тяжёлой местью, Но холод новых стен менялся сам собой, Их двери навсегда жгли руки липкой жестью, И отпечаток тот стал тоже типовой.Я поняла тогда, что двигаюсь по кругу,В котором твёрд закон былое ворошить.Ушла сама в себя. К единственному другу.И на исходе сил – вдруг захотела жить.Сама себя нашла, сама себя согрела,Тебя похоронив за прошлые дела…Я выросла — когда ты разом постарела.Я выучилась жить — когда ты умерла.
Кем стать?
Во времени есть уникальное средство —Понять, что дало нам далёкое детство.Ах, Тула! Я школьница класса второго.Волшебный проектор включается снова…К несчастию, в Туле есть место для скуки,А с ней зарождаются страшные злюки:Напротив подъезда, в ажурной беседке,Средь ясного дня затаились соседки.И всех замечали, и всех обсуждали.Кого донимали, кого – осуждали.Идёт дядя Вася со смены с завода.Уставший, как будто опущенный в воду.Расспросят: а сколько же он получает?Кого привечает, когда заскучает?Ужель после смены один отдыхает?Не видно, не слышно… А может, бухает?Проходит вблизи нелюдимая Ира,Которая часто рыдает в квартире.Душевнобольная – но как дальновидна!Что следует дальше – вполне очевидно.Они к ней с приветом, они к ней с поклоном…Она – поскорее исчезнуть со стоном.Неспешно ползёт одинокая бабка.В дырявых галошах, и платье как тряпка.Когда-то трудилась в колхозе на нивах,Но имя её затерялось в архивах.Под старость рассталась, конечно же, с тяпкойБез имени – просто дворовою бабкой…Соседки навряд ли ей помощь предложат,А смотрят – как будто вот-вот уничтожат.А вот наша строгая классная дама.На усиках пот, на затылке – панама.Двойной подбородок, на нём бородавки,На каждом кармане – от вора булавки.Соседки её уважали безмерно.При ней говорили раздельно и верно.Но только прошла – распекали ужасно!За что? И самим это было неясно.Идёт почтальонша с увесистой сумкой.Соседки хихикают с мерзкою думкой.Что в сумке её не газеты – продукты,Видать, понесла колбасу или фрукты.А может быть, хлеб? Или к чаю печенье?Для этих особ всё имело значенье. Подходит, задумавшись, школьница Лена. Её остановят они непременно.– По всем ли предметам уроки учила? А если учила, то что получила? На форменном платье найдут недостаток. И сразу во мне – что ответ слишком краток. И снова пристанут с каким-то вопросом:– Умеешь ли ты заплетать себе косу?– Какую профессию выберешь, Лена? Ах, мне бы спасаться из этого плена!..– Я, честное слово, не знаю, кем стану. Ведь я второклашка, и мне ещё рано. Соседки в атаку:– Быть может, швеёю?– Поверьте, я планов подобных не строю!– Тогда – в общепите служить поварихой!– Нет, нет! – отвечала я твёрдо, но тихо.– Портнихой!– Ах, нет.– А бухгалтером в ЖЭКе? Они как-то дружно насупили веки.– Ты можешь работать на фабрике прачкой! Кассиршей – и к вечеру будешь с заначкой!– Да лучше портнихой! Всегда при обновках! От долгих нотаций мне стало неловко.– Учётчицей на оружейном заводе? И здесь уже я оказалась на взводе.– Сейчас мне важнее, чтоб были тетрадки И книжки всегда в образцовом порядке! Мне нужно домой! И скорей за уроки! (Да как же ещё унести от них ноги!?)– Но ваши профессии не привлекают. Подумаю, может, другие бывают! Соседки притихли, потом закричали:– Чему же тебя до сих пор обучали? Они причитали:– Послушайте, люди! Вот эта девчонка не знает, кем будет!Её учат в школе напрасно!Ужасно, ужасно, ужасно!Когда же меня, наконец, отпустили,То слух нехороший по дому пустили —Что я в разговоре вела себя скверно.Совсем зарвалась эта странная Лена!…Я выросла и невзлюбила беседки. Мне чем-то опасны казались соседки. А что до профессий – их было немало, Но я что-то лучшее вечно искала. Металась, дерзала, предела не знала. Бывало, красиво слова подбирала…В конце же концов, подружилась с поэтом —И горько потом сожалела об этом.Все чувства и планы увязли, как в тине…Но к слову любовь сохранилась поныне.Так кем же я стала? Самою собою.Мне было даровано свойство такое.…Соседки в беседке практичнее были И вряд ли б за это меня похвалили!
Дочь и сын
Подарок
Мои детские куклы, друзья по несчастью —Не милы, не любимы без всякой вины.Я не вила вам кудри, не шила вам платья,И шипела в лицо: не нужны, не нужны!Вы покорно хранились в шкафах и коробках,Не способны ни выйти, ни свет увидать.И, свободы не зная, вели себя робко;Уж тем более – «мама», картавя, сказать.Мне дарили по кукле, чтоб я поправлялась,После каждой болезни вели в «Детский мир».Чтобы лучше со школьной программой справлялась —Приносила пятёрки, как в дом сувенир.Чтобы враз разобраться со днями рожденья,Откупиться, забыть о душе и мечтах…И я прятала руки, тая сожаленьеОт холодного блеска в стеклянных глазах.Я бы всё отдала за тяжёлый, зелёныйГрузовик, что в витрине лет десять стоял.Заводной – раз с ключом.С механизмом подъёмным.Он, похоже, идеей навязчивой стал.Я спала и мечтала о нём ежечасно.Он ни разу не ездил, и был очень зол.Заводной до тоски, запылённый ужасно, —Он во мне благодарного друга нашёл.Только мать и отец его враз отвергалиОчень громко и резко, обидно до слёз.Но меня он довёз до событий реальных —До которых никто бы другой не довёз.Вслед рождения дочери – слабой, кормящей,Ни о чём не мечтающей – лишь бы поспать!Я купила авто, минивэн настоящий.И такой же зелёный, ни дать и не взять.Но обида на кукол меня настигала —Их холодные руки, пустые глаза…В своей крохе настойчиво сходство искала.Находила… И в горле першила слеза.Как взаправду любить эту куклу живуюС её личной свободой и личной судьбой?Как почувствовать счастье, когда я целуюЧуть заметную ямку над верхней губой?Чтобы сделать подарок вне всяких сомнений,Чтобы сложности с собственным детством замять,Назвала её Дарьей, не слушая мнений…Получилась вполне себе ценная мать.…Мы с ней рядышком катим по жутким дорогам, По ухабам и ямам, по дебрям глухим — Даже если судьба упирается рогом, Пробивая колёса одно за другим.Я вверяю ей кнопку от мощных колонок,Чтобы свежая песня в дорогу звала… Это вовсе не кукла, а чудный ребёнок.И чудны твои, Господи, эти дела.
