Гори, гори, моя звезда
Шрифт:
– Слушай!
– вдруг доверительно обратился к парню Санька.
– Можешь за меня с вашим главным поговорить?
– С нами хочешь?
– догадливо подхватил парень.
– А что, нельзя?
– Годами не вышел.
– А ты вышел?
– Я, брат, соврал! Прибавил себе малость.
– И я совру.
– Не поверят.
– Тебе поверили?
– Время было такое, что поверили. Теперь, брат, строго!
– Эх!..
– досадливо протянул Санька и отрубил: - Все равно к вам сбегу!
– Мать у тебя есть?
– серьезно спросил парень.
– Есть...
– вздохнул Санька.
– Сестренка еще...
– У меня тоже - мать и сестренка...
– задумался парень и, помолчав, негромко запел:
Не пылит дорога,
Не дрожат листы,
Подожди немного,
Отдохнешь и ты...
– Это что за песня такая?
– недоуменно взглянул на него Санька.
– Солдатская...
– Какая же она солдатская? Чудной ты!..
– Раз хорошая, значит, солдатская...
– медленно, точно повторяя где-то уже слышанные слова, ответил парень.
– Скачет!
– закричал вдруг Сергунька.
– Этот... В кожаных портках!
Ребята, обгоняя друг друга, бросились к дороге. Санька кинулся было за ними, но, оглянувшись на парня, остановился. Охрипшим вдруг голосом сказал:
– Пойти, что ли, поглядеть?
– А чего ж?
– кивнул парень.
– Сходи...
– Ты тоже топай, - посоветовал Санька.
– А то влепят тебе за отлучку!
– И очень даже просто!
– нараспев ответил парень и озорно подмигнул Саньке.
Санька перескочил через плетень и побежал к церкви.
* * *
Вороной, покрытый хлопьями пены, стоял у крыльца штабного дома. Коновод уже расседлал его, вытирал попоной лоснящиеся бока и спину коня, неодобрительно качал головой и ворчал в усы.
Ребята, облепившие ограду, выжидающе смотрели на Саньку. Комкая в руках фуражку, он не отрывал глаз от жеребца. Потом, не глядя, кинул фуражку через плечо и решительно направился к крыльцу. Остановившись за спиной коновода, тронул его рукав.
– Поводить надо коня. В мыло загнали!
Коновод обернулся, оглядел Саньку с ног до головы, опять повернулся к вороному.
– Такого коня не жалеют!
– не унимался Санька.
– Хозяева! Так и запалить недолго!
Коновод бросил попону и, вынимая кисет, доброжелательно покосился на Саньку.
– Ему небось обиход с понятием нужен!
– заливался соловьем Санька. Овес по часам-ходикам давать! Не мерин косопузый! Я бы за таким конем, как за дитем малым, ходил! Дай повожу, дяденька!
– А если уши оттяпает?
– усмехнулся в усы коновод.
– Не оттяпает!
– заверил его Санька и, не дожидаясь согласия, потянул за повод.
Жеребец, осторожно переступая точеными ногами, пошел за ним. Санька чувствовал на шее его горячее дыхание. Дойдя до церковного крыльца, Санька остановился. Вскочил на крыльцо и прыгнул коню на спину. Жеребец взвился на дыбы. Прижавшись к ограде, ребята испуганно ахнули. Через площадь бежал коновод и кричал, размахивая недоуздком.
Санька, крепко обхватив ногами конские бока, судорожно вцепился в поводья. Жеребец сделал "свечку", мотнул головой и понес бешеным галопом.
Коновод заметался по площади и, беспомощно всплеснув руками, побежал в дом. Через минуту на крыльцо выскочил знакомый парень в распоясанной гимнастерке. За ним выбежал коновод и трясущимися руками принялся седлать гнедую, стоящую у коновязи. Паренек оттолкнул его и, вскочив на лошадь, вытянул ее плетью. Ребята спрятались за ограду и сидели не дыша. Петька, опустив голову, старался не встречать их осуждающих взглядов. Из-за дурацкого спора Санька полез на бешеного коня и теперь лежит где-нибудь в степи с окровавленной головой, а проклятый жеребец стоит над ним, раздувая ноздри, и бьет копытами землю.
Петьке стало так жалко Саньку, что он не выдержал и всхлипнул. Никто не оглянулся в его сторону.
Первым заметил возвращающихся Сергунька. Он перескочил через ограду и побежал к дороге:
– Едут! Гляди, ребята! Едут!..
Потом вдруг остановился и дрогнувшим голосом сказал:
– Один едет. Парень этот... А Саньки нет!
Парень сидел на гнедой, а вороной жеребец без всадника рысил рядом.
Ребята отошли в сторону и молча смотрели на дорогу. Стало так тихо, что слышно было, как мягко стучат лошадиные копыта: "чок-чок, чок-чок..." И вдруг коротко вскрикнул Петька. От волнения у него перехватило горло: из-под руки парня высунулась растрепанная Санькина голова. Он соскользнул с лошади и остановился на дороге. Малиновая царапина наискось, от правого уха через нос до подбородка, пересекала его лицо. Ребята восторженно завопили. На крыльце штабного дома тоже весело зашумели.
Санька помахал фуражкой, которую ему с готовностью подал Сергунька, и неторопливой походкой направился к своему двору. Ребята шагали рядом. Петька сжимал в запотевшей ладони биту, ожидая удобного случая передать ее Саньке, но тот, словно не замечая ищущего Петькиного взгляда, рассказывал, как нагнал его в степи давешний парень и как жеребец, услышав призывный свист, остановился, а он, Санька, полетел через голову жеребца в колючие кусты татарника. У самого Санькиного дома Петька наконец решился и тронул Саньку за рукав.
– Что тебе?
– высокомерно спросил Санька.
– Вот...
– Петька разжал ладонь.
– Возьми свинчатку.
Санька взял биту, высоко подкинул ее и подставил карман. Бита упала прямо в карман. Ребята одобрительно загудели, а Санька лениво сказал:
– Жеребца я обломал, а обед проездил! Пойти в печке пошарить...
Зевнул, потянулся и ушел в дом.
* * *
В тот же день, к вечеру, полк уходил из села. Роты выстроились на площади и вдоль улицы. У самой околицы стояли пулеметные тачанки и фура с красным крестом на брезентовом верхе.
Перед строем стоял бородач в кожаной куртке, перетянутой ремнями. Он набрал полную грудь воздуха и протяжно крикнул:
– Полк, сми-и-ирно!..
Вытянулись и застыли бойцы. На крыльцо штабного дома вышел знакомый ребятам парень. На нем была длинная кавалерийская шинель с разрезом. Справа, у пояса, - маузер, слева - шашка. На папахе - красная звезда. На груди - командирские разводы. Ребята ахнули! Громко, на всю площадь. Бородатый сердито покосился на них и, печатая шаг, подошел к крыльцу.