Гори, гори, моя звезда
Шрифт:
– Я про полк спрашиваю!
– рассердился Котовский.
– Полком командую я!
– поднял голову Аркадий.
– Так...
– Котовский провел ладонью по бритой голове.
– Фамилия?
– Голиков.
– Сколько же тебе лет, Голиков?
– поинтересовался Котовский.
– Семнадцать, - вздохнул Аркадий.
Котовский удивленно посмотрел на него, не нашелся что сказать, только шумно прокашлялся. Потом вдруг также шумно рассмеялся и развел ручищами:
– Ну раз так... Садись, командир.
Аркадий присел на табуретку у стола.
– Тебе разве не доложили, что мы на подходе?
– спросил Котовский.
– Штаб у нас в Моршанске, - объяснил Аркадий.
– А я с разведчиками в соседней деревне был. Решили, что антоновцы. Ну и...
– Да!
– покачал головой Котовский.
– Наделали бы мы с тобой дел!
Потом помолчал и сказал шлыковскими словами и с его же интонацией:
– Знать ты про нас должен был, командир. Прошляпил где-то... А служба у нас знаешь какая?
Аркадий кивнул. Он знал, где прошляпил. Надо было немедленно связаться со Шлыковым. А он сам, как мальчишка!..
Приехал он в штаб мрачнее тучи. Шлыков уже обо всем знал, но почему-то помалкивал. Жалел его, что ли? Или командирский авторитет оберегал? А тут еще доложили, что боец Похвалинский недосмотрел за конем, натер ему седлом холку.
– На гауптвахту!
– стукнул кулаком по столу Аркадий.
– На пять суток!..
– И покосился на Шлыкова. Тот курил и смотрел в потолок.
Через два дня Аркадий не выдержал и зашел в холодный чулан, где сидел под арестом Митя.
– Аркадий!
– кинулся тот к нему.
– За что же? Я ведь не нарочно, с пакетом торопился.
– Как обращаетесь к командиру, боец Похвалинский?!
– жестко оборвал его Аркадий.
У Мити вытянулось лицо:
– Извините, товарищ командир полка, - прижал он руки к распоясанной гимнастерке.
– И за коня тоже. Недоглядел.
– А надо глядеть!
– все еще хмурясь, посоветовал Аркадий и, неожиданно для себя добавил: - Служба у нас такая.
– Так точно!
– Стоял по стойке "смирно" Митя.
– Ну, это ты брось!
– рассвирепел Аркадий.
– Что это еще за "так точно"? У беляков служишь?! Садись.
Митя опустился на лавку. Аркадий присел рядом и сказал:
– Меня самого на "губу" сажать надо...
– За что?
– несмело спросил Митя.
– Есть за что!..
– вздохнул Аркадий, помолчал и вдруг рассмеялся.
– Ты чего это?
– удивился Митя.
– Историю одну вспомнил!..
– ответил Аркадий.
– А ведь правда... Совсем я еще мальчишка!
– И опять засмеялся.
КОМАНДИР ПОЛКА
Полк вошел в село на рассвете. Непоеные кони тянули шеи к колодезным журавлям и протяжно ржали. Им отвечали заливистым лаем деревенские псы. Захлопали ставни, и в каждом окне, словно грибы в лукошке, появились белые, рыжие, русые головы ребятишек. Они с восторженным удивлением смотрели на усталых всадников в краснозвездных шлемах, на пулеметные тачанки, на красное знамя в руках усатого матроса, перепоясанного пулеметными лентами, на раненых в тяжелой лазаретной фуре.
Потом головы исчезали, и через минуту толпа босоногих мальчишек месила придорожную грязь, сопровождая полк до небольшой площади перед церковью.
Уже развели по избам бойцов, забегали по улице бойкие ординарцы с котелками, остывших коней повели на водопой, а мальчишки все еще жались к церковной ограде, не спуская глаз с бывшего поповского дома, над крыльцом которого развевался красный флаг.
Быстро высохла, дыша паром, нагретая солнцем земля. Из печных труб потянулись в небо дымки, и над селом вкусно запахло свежевыпеченным хлебом.
В тишине прозрачного весеннего утра громко звучали распевные женские голоса: "Митька, иди есть!", "Санька, домой!", "Петька, батя вожжи приготовил!" Но ребята не двигались с места. Уж очень им хотелось увидеть самого главного красного командира!
Санька - цыганский паренек с быстрыми глазами, - поджав под себя покрытые цыпками ноги, с усмешкой покосился на присмиревшего Петьку:
– Вожжей испугался?
Петька шмыгнул носом и простуженно просипел:
– Батя вожжами не порется. Он ремнем.
– И ремнем никакого права не имеет!
– заявил Санька.
– Теперь свобода.
– Ему и свобода...
– хмуро возразил Петька.
– Захочет - и выпорет!
Санька промолчал, остальные согласно вздохнули и опять уставились на штабной дом.
Из распахнутых окон вырывались клубы махорочного дыма и слышался запинающийся стук пишущей машинки. Лошади у коновязи рыли копытами землю.
Возле крыльца стоял часовой с коротким кавалерийским карабином за плечами. Две гранаты-лимонки висели у пояса, и, когда часовой прохаживался у крыльца, лимонки звонко чокались друг с другом. Опасливо косясь на раскрытые окна, часовой грыз каленые семечки, лихо сплевывая шелуху за плетень.
– Часовой-то, - протянул Петька.
– Семечки лузгает, как на вечерке!
– Ему разговаривать нельзя, а семечки грызть не запрещается... отозвался Санька.
– Видал гранаты? Он, может, подсолнухи для вида щелкает. Мол, ничего не вижу и видеть не желаю. А беляки подкрадутся, - он - раз гранату им под ноги - и амба!
Ребята с уважением покивали Саньке, разгадавшему военную хитрость часового, и опять принялись следить за штабным домом.
В окне показался бородач в кубанке и что-то коротко приказал часовому. Часовой аккуратно ссыпал с ладони остатки семечек в карман и, отвязав высокого вороного жеребца под новеньким, желтой кожи седлом, подвел его к крыльцу. Жеребец нетерпеливо перебирал точеными сухими ногами и высоко вскидывал голову.