Горизонт в огне
Шрифт:
Ему вдруг показалось, что он перерос свою роль поверенного в делах. Вскоре он почувствовал на себе насмешливые взгляды. Чудесный свежий ветерок слухов сменился ироническим молчанием и лукавыми намеками.
Перикур назначил его вице-президентом нескольких дочерних предприятий, Гюстав поблагодарил, но счел это назначение неустойкой, несоразмеримой с тем, что он только что пережил. Он вспомнил, как в юности читал про горечь Д’Артаньяна, которого кардинал обещал назначить капитаном, но оставил лейтенантом.
За три дня до этого он стоял возле гроба своего бывшего патрона рядом с Мадлен, немного отступив назад, как мажордом. Достаточно
Когда процессия достигла бульвара Мальзерб, зарядил ледяной дождь. Гюстав раскрыл зонт.
Шарль обернулся, увидел Жубера, протянул руку и, указывая на дочерей, с извиняющимся жестом забрал зонтик.
Обе девицы крепко прижались к отцу. Замерзшая Ортанс старалась тоже урвать себе несколько сантиметров этой защиты.
Гюстав с непокрытой головой продолжал свой путь к кладбищу. Дождь тотчас усилился.
Потрясенную, впавшую в беспамятство Мадлен тоже пришлось госпитализировать. За исключением родни Шарля, одна половина семьи Перикур находилась в больнице, а другая на кладбище.
В общем же случившийся поворот событий был вполне в духе времени. В течение нескольких часов богатая и уважаемая семья познала смерть своего патриарха и преждевременный выход из игры единственного наследника мужского пола, пессимисты могли бы узреть в этом свершение некоего пророчества. Человек же умный и образованный, вроде Андре Делькура, стал бы строить разные предположения, однако он, как только прошел ужасный шок от падения маленького Поля, пребывал в сильном расстройстве. Его статья о похоронах Марселя Перикура, его надежды на победу – все пропало. Что давало обильную пищу для размышлений о случае, о судьбе, о роке, о случайностях, а он обожал высокопарные слова и мог бы порассуждать об этом, но перспективы ему виделись только сумрачные.
Ребенок наконец вышел из десятичасовой комы, и вечером его привезли в палату, туго запеленутого в рубашку, которая доходила ему до подбородка.
Кому-то следовало за ним присматривать. Вызвался Андре. Леонс вернулась в дом Перикуров, чтобы взять сменную одежду и привести себя в порядок.
Теперь в палате было две кровати – на одной покоился Поль в бессознательном состоянии, на другую – в нескольких сантиметрах – положили напичканную лекарствами Мадлен, но она не переставая вертелась, крутилась, ее мучили кошмары, и она что-то бормотала во сне.
Андре сел и снова предался мрачным мыслям. Неподвижные тела смущали его, этот ребенок в состоянии овоща его пугал. Вдобавок он в каком-то смысле на него сердился.
Читатель без труда представит себе, что для Андре значила перспектива опубликовать рассказ о похоронах человека государственной значимости и как давила на него теперь мысль о невозможности это сделать. Из-за Поля. Из-за этого ребенка, которому все было дано по праву рождения. О котором он заботился почти по-отцовски, отдавая всего себя.
Безусловно, учителем он был требовательным, и иногда Поль, вероятно, считал, что ярмо тяжеловато, но все школьники таковы, самому Андре приходилось в тысячу раз хуже в учебном заведении Святого Евстафия, но он же от этого не умер. Он с восторгом отдался своему делу – не воспитанию ребенка, а его созиданию. Ему хотелось передать этому мальчику все,
Андре сердился на своего ученика, потому что не понимал его поступка. Смерть дедушки была большим горем, это он знал, но почему мальчик не пришел с этим к нему? Он наверняка нашел бы нужные слова.
Было десять часов вечера. Только от стоящих кое-где во дворе фонарей в комнату проникал бледный, желтоватый и мутный свет.
В очередной раз пережевывая свой провал, Андре вдруг задумался, действительно ли у него не осталось хотя бы тени надежды на удачу. Ведь мог же он написать статью, даже если не присутствовал на похоронах?
Дело, конечно, рискованное, но, глядя на распростертого на кровати Поля, он задался этим вопросом. А что, если он все-таки постарается написать статью и в будущем его поступок станет показателем преданности и доверия? И Поль, когда вернется к жизни, сможет гордиться, обнаружив имя своего друга Андре Делькура под статьей в «Суар де Пари»?
Задать себе вопрос – значит уже ответить на него.
Он поднялся, на цыпочках пересек палату и отправился к дежурной сестре – дремлющей на ротанговом стуле толстой женщине. Та резко проснулась: где, что, бумагу? Она заметила милую улыбку Андре, вырвала десяток страниц из больничного журнала, протянула ему два из трех имеющихся у нее карандашей и снова уснула, размечтавшись о молодом человеке.
Первое, что увидел Андре, когда вернулся, были широко раскрытые глаза Поля, блестящие и неподвижные. Это сильно взволновало его. Он колебался. Подойти? Сказать что-нибудь? Он не знал, как вести себя, и понял, что не сможет и шага ступить. Поэтому он снова занял свое место на стуле.
Положив бумагу на колени, Андре вытащил блокнот, в котором сделал уже столько заметок, и приступил к делу. Это оказалось нелегкой задачей: ведь он видел только начало, что же произошло в его отсутствие? Журналисты, которые освещали событие, в деталях опишут продолжение церемонии, в деталях точных и ярких, которых он был лишен. Поэтому он выбрал совсем другой подход – лиризм. Он писал для «Суар де Пари» и обращался к народу, которому понравится подчеркнуто литературная статья.
Вскоре в его записях – мятых, перечеркнутых, на сложенных в несколько раз листах – стало совершенно невозможно что-либо разобрать, поэтому к трем часам ночи, в крайнем возбуждении, он опять подошел к окошку, чтобы попросить еще несколько листов, которые в этот раз сестра практически швырнула ему в лицо, недовольная, что ее снова разбудили. Он не обратил на это внимания. Ему предстояло, сидя на стуле, переписать статью на коленке.
Именно тогда он обнаружил, что Поль смотрит в его сторону и взгляд у него все такой же неподвижный и блестящий. Он развернулся на стуле так, чтобы белое лицо плотно запеленутого с ног до головы и странно вытянувшегося на своем ложе ребенка больше не попадало в поле его зрения.