Горизонты нашей мечты
Шрифт:
— Нет, — качнула головой Хина.
— Но почему?
— Госпожа Тамира, девочка перепугана до полусмерти. Я отвечаю за нее. Я не могу оставить ее здесь в таком состоянии. Я думаю, что попозже, когда она немного придет в себя и успокоится, мы могли бы вернуться к обсуждению вопроса, но сейчас мой ответ однозначен.
Директор лаборатории медленно сняла очки и потерла глаза. Только сейчас воспитательница обратила внимание, какие у нее покрасневшие веки и набрякшие мешки под глазами. Похоже, экстренная перестройка лаборатории далась ей очень и очень тяжело.
— Госпожа Хина, — устало сказала она. — Я не понимаю, чего ты опасаешься. Мы же не станем заниматься вивисекцией и варварскими тестами. Сейчас не сорок первый год, и у нас не Институт Человека.
Бедром Хина почувствовала, как девочка вздрогнула всем телом. Неужели она понимает, о чем речь? Но Институт человека прекратил свое существование за двадцать лет до ее рождения! Она посмотрела вниз. Девочка умоляюще смотрела на нее, и ее вцепившиеся в кофту пальцы побелели, словно сведенные судорогой. Почему она так боится? Она ни секунды не колебалась, прыгая из сетки в сетку — трюк, на который сходу бы не решился и заправский каскадер (вот, кстати, тот еще вопросик на будущее — как она вообще сумела такое проделать?) Так что же случилось сейчас?
— Прошу меня простить, госпожа Тамира, — Хина слегка поклонилась. — Мы поговорим потом. Сейчас мне необходимо возвращаться на работу.
— Я могу задержать девочку здесь на законном основании, не спрашивая твоего согласия.
— Не можешь. В соответствии с законом я сейчас выступаю в роли ее опекуна. Отменить мое решение может только директор детского дома — или более высокое начальство, к которому ты не относишься. Задержание девочки без моего согласия будет рассматриваться как похищение. Ты права, сейчас отнюдь не сорок первый год, и какой скандал устроят газеты, ты тоже себе представляешь. Госпожа Тамира, мы давно знаем друг друга. Я знаю, что ты не имеешь в виду ничего предосудительного, и я очень не хочу с тобой ссориться. Не нужно делать резких движений, о которых мы обе потом пожалеем. Предлагаю вернуться к разговору позже.
Тамира, прищурившись, окинула ее взглядом. Потом пожала плечами.
— Не понимаю я твое упрямство. Ну ладно, девочка действительно испугана. Но ты-то взрослый человек, ты должна понимать, что углубленное обследование в Центре — обычная процедура, которую ежегодно по всей Катонии проходят тысячи детей. Забирай свою воспитанницу и уходи, если хочешь. Только подпиши бумаги, в которых берешь на себя всю ответственность за действия необученного девианта.
— Разумеется, госпожа Тамира. Я подпишу все, что необходимо, — кивнула Хина, чувствуя себя полной дурой. Действительно, и чего она пошла на поводу у несмышленого ребенка? Но повернуть назад означает потерять лицо. И эти черные глаза…
Уже потом, когда Хина с Рэнной спускались в лифте — уже не в стеклянном, а в обычном, в глухой шахте, девочка робко подергала воспитательницу за юбку.
— Да, милая? — мягко спросила женщина.
— Госпожа Хина… — девочка потупилась. — Спасибо тебе.
— За что?
— За то, что не оставила меня здесь. Я понимаю, что вела себя глупо. Я знаю, что мне не сделают здесь плохо. Просто… ну…
— Не надо оправдываться, Рэнночка. У тебя сегодня был тяжелый день. Совсем как у взрослой. И ты спасла мальчика. Ты очень хорошая девочка, и правильно поступила.
— Я не могла иначе, госпожа Рэнна. Я очень стараюсь не доставлять тебе… всем вам неприятностей. Но я не могла позволить ему погибнуть. Прости меня, пожалуйста. Пусть госпожа Тамира меня обследует. Но потом, не сейчас. Попозже.
— Не думай пока о таких вещах. Только постарайся поаккуратнее обращаться со своими невидимыми руками, ладно? Ты ведь можешь сделать кому-нибудь больно.
— Нет, госпожа Хина. Не могу. Не беспокойся, со мной не возникнет никаких проблем. Я никогда не использую манипуляторы во зло. И… пожалуйста, не говори никому из детей, что у меня есть особые способности, ладно? Я не хочу, чтобы меня боялись еще сильнее.
Звякнула, раскрываясь, дверь лифта. Хина потрепала девочку по голове и вышла из кабины. Рэнна шла рядом, одной рукой взяв ее за руку, а другой прижимая к себе шестилапого Парса.
Учитель, вспомнилось Хине, это человек, который когда-то думал, что любит детей. Катитесь вы нахрен, остряки-самоучки, мысленно пожелала она. Дети — маленькие чудовища, которые не слушаются, дерутся, прячутся, не учат уроки, разрисовывают карандашами и фломастерами стены, хнычут, ноют и канючат, бьют окна и мгновенно забывают тебя, когда их переводят в среднюю школу или другой детский дом. И все же нет ничего лучше того ощущения, когда в твою ладонь доверчиво вложена маленькая детская рука.
Нация, не способная защитить своих детей, не имеет будущего. А она на будущее очень даже надеется.
Жемчужно-серые волны колыхались вокруг, уходя в необозримое пространство. Тут и там ненавязчиво мерцали плоскости рабочих пространств, за которыми, шевельни только несуществующим пальцем, откроется целый мир. Наособицу, в темной рамке, неотступно притягивавшая взгляд, висела модель моста. Каварское ущелье геосканер воспроизвел со всей тщательностью, включая бурлящую на глубине трех десятков саженей горную речушку. Здесь, неподалеку от Тмиталлаха, она неслась и пенилась на обкатанный валунах, питаемая расположенным в пяти верстах выше горным озером Мидзууми. Насчет озера у сурашграшского правительства имелись свои далеко идущие планы курортной направленности, но Палека они не волновали. Его волновал исключительно Каварский мост, строительство которого так неудачно встало из-за финансовых неурядиц. Конечно, рабочие никуда не денутся — безработица в Тмиталлахе составляла около шестидесяти процентов, но потеря темпа, потеря темпа! А ведь он так надеялся закончить ключевое звено шоссе ХИ-06 к лету!
Но сейчас молодому Демиургу было не до своего любимого проекта. Он висел в пустоте виртуального кабинета, закинув руки за голову и вытянув скрещенные ноги, и размышлял. Он редко задумывался о жизни и своем отношении к ней. Его жизнерадостная непосредственная натура, сочетающая в себе отточенный инженерный ум и романтизм художника, редко испытывала потребность в самоанализе. Он принимал мир таким, какой он есть — без раздражения и злобы, когда обстоятельства оказывались против него, и без экзальтации от успехов, когда добивался своего. Проанализировав возникающую проблему и разложив ее детали по полочкам, он направлял свою кипучую энергию без остатка на достижение нужного результата.
Палек мало обращал внимание на окружающих, заботясь только о том, чтобы ненароком не оторвать кому-нибудь голову, проносясь мимо. Чужие заботы и чаяния мало его интересовали. Если жизненные цели других людей резонировали с его собственными, он с удовольствием задействовал их в своих планах. Если нет — забывал про них почти тут же. Нет, он не был равнодушным и черствым и никогда не калечил чужие чувства, благодаря врожденному такту понимая, где следует остановиться и какую черту не стоит переходить. В свои тридцать три года он умел ладить и с седыми катонийскими академиками, и с молодыми неграмотными парнями из полудиких сураграшских деревень, и даже если выгонял кого-то из своих проектов за глупость и некомпетентность, то врагов себе не наживал. Однако люди всегда оставались для него чем-то, существующим вдалеке и самим по себе. Джао, которого по старой памяти он звал Дзи, Карина и Яна, Цукка и Саматта, Канса, Дентор с Томарой, Биката, да еще, пожалуй, пожилой инженер и архитектор Ван Сакидзакий — вот и весь круг личностей, к которым он испытывал теплые чувства. Прочие Старшие — Камилл, Майя, Миованна, равно как и окружающие люди, оставались абстрактными фигурами где-то на границе зрения, несмотря даже на то, что Майя регулярно затаскивала его в постель. Исчезни они в какой-то момент навсегда — и он даже и не вспомнил бы их через неделю.