Горькая правда
Шрифт:
— Во вторник у меня как раз была одна встреча — чрезвычайно важная. Молю Бога, чтобы "Sunday Schadenfreude" {9} не попало на телестудию.
— Не надейся — отыщется добрая душа.
— Благодарю за дружескую поддержку.
— Таков мир, в котором мы живем. Вернее, мир, в котором живешь ты.
— И что же это за мир такой?
— Мир, где бал правят массмедиа. Главный движитель культуры — перемывание косточек.
— То есть зависть, хочешь ты сказать, — уточняет Сэм. — Есть люди, которым просто дурно становится от чужого успеха. Если ты вкалываешь по-черному, делаешь себе имя, зарабатываешь деньги какие-никакие, они просто из кожи вон лезут, лишь бы тебя опустить.
9
"Воскресное злопыхательство" (англ., нем.).
— Но ты сам предаешь себя в их руки, когда соглашаешься на интервью с Фанни Таррант и ей подобными.
— Тебе легко говорить — она тебя ни о чем не просила.
— Ну почему же! Просила, — заявляет Адриан.
— Кто, Фанни Таррант? Когда?
— Несколько недель назад.
— И что ты ответил?
— Ответил: "Благодарствую. Не стоит труда".
— С чего это ей взбрендило тебя интервьюировать?
— Понимаешь, я не совсем забыт как писатель, вот в чем штука.
— Да нет, само собой. Я не то хотел… имел… — Сэм путается в словах.
— "Укрытие" включили в программу выпускных школьных экзаменов.
— И очень правильно сделали, — оживляется Сэм, вновь обретая почву под ногами. — Но "Укрытие" вышло чуть не двадцать лет назад. Воскресные газеты обычно нацеливаются на что-нибудь посвежее. В чем тут фишка?
— Фишка?
— Ну да, смотри, — Сэм терпеливо объясняет Адриану, как малому ребенку, — информационный повод для моего интервью — предстоящая телепремьера "Тьмы".
— А, понимаю.
— Но вряд ли Фанни Таррант захотела бы интервьюировать тебя потому, что на прилавках появилось "Все лучшее о крикете" — так вроде называется твоя новая антология?
— Нет, самая новая — "Завещание и последняя воля", — поправляет Адриан. — Я и сам не знаю, почему ей вздумалось меня интервьюировать. Это получилось как-то между делом. Она ведь звонила, чтобы задать мне несколько вопросов о тебе…
— Надеюсь, ты ей ничего не сказал.
— Ясное дело, нет.
— Но кто-то сказал. Кто-то сказал ей о моей…
— Накладке? — подхватывает Адриан. И поскольку Сэм гневно вперяется в него, тут же спешит добавить: — Это не я!
Сэм вроде бы верит.
— Попадись мне она сейчас, своими бы руками придушил сучку, — вырывается у него.
— Ну, чего ты так злишься? Именно этого она и добивается. Не доставляй ей удовольствия. Посмейся.
— Ты бы так не говорил, если бы дочитал до конца.
— Что ж, значит, надо прочесть. — Адриан забирает у Сэма газету. Находит нужную страницу и читает про себя. Через несколько мгновений начинает сопеть, еле сдерживая смех. — А ей не откажешь в остроумии, правда? — обращается он к Сэму.
— Ты находишь? — гневно выпаливает тот.
— Какого она типа? — спрашивает Адриан, продолжая читать.
— Сексапильная, но фригидная. Хорошие ноги. Сиськи толком разглядел — жакет мешал.
Адриан со вздохом отрывает взгляд от газеты.
— Да нет, в социальном плане.
— Ну, — Сэм ненадолго задумывается, — типичный пригородный кадр — девица из Эссекса {10} . С апломбом. Кончила Базилдонскую среднюю, в Кембридже специализировалась по английскому. Называет себя постфеминисткой.
— Вот именно. Адриан зачитывает вслух:
Сэмюэл Шарп сказал: "Никогда не понимал, что значит это слово".
Я объяснила: "Это значит, что я феминистка, но без фанатизма". Он ответил, плутовато улыбаясь: "О, в таком случае я тоже постфеминистка". Я возразила, что не могу в это поверить, зная, как достается женщинам в его сценариях. Он взвился: "Что вы имеете в виду?" Я объяснила, что посмотрела все его телефильмы и телесериалы на видео и в каждом полно женщин в чем мать родила на фоне одетых по всей форме мужчин. В "Сухом остатке" — это стриптиз-клуб, в "Мазке" — мастерская художника, в "Температурной кривой" — операционная, в "Долгих вам лет" — пип-шоу, в "Стремнине" — сцена изнасилования, в "Полагаю, вы доктор Ливингстон" — невольничий рынок…"
10
Девицами из Эссекса стали называть в 80-90-е малообразованных, разбитных блондинок, приезжавших на уик-энд из близлежащих провинциальных городков с целью завоевать Лондон.
Адриан подымает взгляд на Сэма, который во время этого перечисления начинает нетерпеливо ерзать.
— По-моему, она на совесть выполнила домашнее задание, не находишь?
— Она вырывает из целого кусочек и раздувает его значение до небес, — возмущается Сэм. — Каждую из этих сцен нужно рассматривать в контексте.
Адриан продолжает читать вслух:
В последнем его фильме, "Тьма", который он режиссировал самолично, тоже есть сцена, где юная героиня долго расхаживает по квартире в обнаженном виде, пока готовит ужин для своего с головы до ног одетого партнера.
— Она же думает, что он слепой! — восклицает Сэм.
Адриан в ответ читает вслух:
"Она же думает, что он слепой!" — воскликнул Сэмюэл Шарп. Словно это что-то меняет. Я возразила: "Но нам-то известно, что он зрячий. И это лишь усиливает возбуждающий эффект, не правда ли? Разве не таковы фантазии школьника: стать невидимкой, чтобы забраться в девчоночью раздевалку?" Тут глаза Сэма Шарпа забегали и стали устремляться в сторону зеркала с прямо-таки пугающей частотой.
— Достаточно, тебе уже все понятно. Продажная писака, — говорит Сэм, протягивая руку, чтобы отнять у Адриана газету, но тот продолжает читать вслух. Похоже, это доставляет ему удовольствие:
Я сказала, что мне известно, какой шум он поднял, когда за сцену изнасилования в "Стремнине" его исключили из закрытого клуба. Он заявил, что он тут ни при чем и что "это исполнительница роли устроила бучу, словно до этого никто ее не видел без трусиков". Я спросила, что бы он почувствовал, если бы с него сорвали исподнее на глазах у кучки мрачно молчащих мужчин с железными прутьями в руках. Он возразил: "Актерам приходится иногда выставлять на всеобщее обозрение свою задницу. Выставляю же я напоказ свою душу каждый раз, когда касаюсь пальцами компьютерной клавиатуры".