Горькие зори

Минин Станислав

Полотно двигалось, с неприятным шорохом скользя по доскам. Точно змея, оно выползало из тьмы и карабкалось по ногам. Трупы животных покачивались в воздухе, словно на волнах. Артем хотел разорвать страшное покрывало, однако ветки плотнее прижались к телу, а когда он потянул их на себя - вспороли кожу и впились в мясо. Боль была такая, что он чуть не потерял сознание. Крича и извиваясь, он свалился с дивана и ударился локтем, который тут же пронзила колючая боль. Телефон выпал из руки и отлетел под кресло. Тени закривлялись в адских муках.

Тем не менее, Артему удалось подняться. Держась за стену, он стал двигаться маленькими шажочками в сторону кухни. Ветки сопротивлялись, невыносимая боль в ногах затрудняла движения. Он весь дрожал, по спине стекал пот. У

двери он оперся о шкаф и, поискав за ним выключатель, зажег свет. Нитки, выступающие из стены, тоже шевелились, елозили, как черви, связывались и закручивались. В том месте, где полотно впилось в ноги, пошла кровь, которая, словно по венам лишенного кожи существа, заструилась по искривленным линиям веток. Он увидел, что ковер из растительности проник в дом через открытую форточку. Снаружи он свешивался с окна прямо в траву. Подхватив его, словно полы длинного платья, Артем, все также опираясь о стену, прошел на кухню, чтобы взять нож и разрезать путы. Вместе с кровью он уже начинал терять силы, тело становилось вялым. Но полотно не собиралось его отпускать. Такое впечатление, что оно составляло сложный организм, кровь бежала по веткам-артериям, по кишкам животных - все вокруг уже стало алым.

Нож нашелся в ящике стола, однако он выпал из рук Артема, как только тот заметил одинокую фигуру за окном, двигающуюся в лунном сиянии по дороге.

Фигуру в инвалидном кресле.

У него защемило в груди, сердце будто внезапно остановилось, как старые часы, у которых села батарейка. Не веря глазам, он чуть продвинулся вперед и распахнул входную дверь. В лицо ударила ночная прохлада, в зарослях стрекотали насекомые. Луна висела на серой тверди и напоминала глаз трупа, полуприкрытый веком. Трава в лунном свете переливалась, точно поверхность воды, ветер ерошил ее и шуршал, словно ребенок кульком конфет. Далеко на небе уже заиграли краски: понизу, у самой земли, пунцовые, чуть повыше - яркое золото.

А вдоль забора в своем инвалидном кресле ехала баба Нина. Другой конец полотна находился у нее в руках, которые работали спицами в устрашающем темпе. Бабкин труд тащил ее к дому - как живое, изделие вздымалось над забором и вновь опускалось на землю. Артемом вдруг овладела поразительная усталость. Нельзя сказать, что она была неприятной. Он не чувствовал ни малейшего желания двигаться, кричать, плакать или беспокоиться о том, что будет дальше. Хотелось просто лечь прямо здесь, на пороге, и уснуть под ласково мерцающими звездами.

Баба Нина, протаранив калитку и сорвав ее с петель, въехала во двор. Одну половину лица ярко подсвечивала луна, а вторая оставалась в тени, как будто провалилась и исчезла. В рот были вставлены две ветки, выбившиеся из плетеного ковра, по ним в ее организм поступала кровь. Рекс в будке затянул отчаянную песнь, а Артем неожиданно потерял равновесие и повалился в щетинистые объятия вязанного монстра.

*

"Вставай, у нас много дел", - слова родились в голове сами собой, заставив Артема раскрыть глаза. Перед взором была стена, обои с выцветшим рисунком пожелтели и отошли наверху, их давно следовало поменять. Он не ведал, сколько времени проспал, но за окном посветлело: уже настал день. Все еще находясь под впечатлением от кошмарного сна, Артем перевернулся на спину и потер веки. Тело болело, кости ломило так, словно его выстирали ночью, а затем били, отжимая, о камни. Едва он спустил ноги на пол, как их сковало судорогой.

Пылинки плясали в крошечных лучах света, пробивавшихся через лозы винограда. Телефона у подушки не оказалось, хотя он точно помнил, как клал его туда перед сном. Не забыл он также, что лесное одеяло пыталось его сожрать, и мобильник улетел под кресло. Но это же было не наяву, ведь так? Это всего лишь сон, навеянный скорбными думами и несчастьем, случившимся в семье.

Встав, Артем чуть было не лишился сознания, в глазах потемнело, а ноги отозвались новой порцией боли. Стоило черноте рассеяться, как взгляд зацепился

за листья и травинки, раскиданные у дивана, а затем он увидал свои ступни, все в ссадинах и кровоподтеках.

– Нет, нет, нет!
– процедил он, не желая принимать реальность.

Это невозможно и настолько абсурдно, что Артем готов был поверить в пришельцев, нежели в то, что его мертвая бабушка выбралась из реки и прикатила домой. От дивана в соседнюю комнату тянулся красный след, окно на кухне тоже было вымазано алым. Кровь уже подсыхала, рядом кружила стайка мух, одна из их сестричек, самая жирная и противная, вляпалась в густое мессиво на окне и захлебнулась от жадности - так и померла прилипшей к стеклу. Артем торопливо вернулся назад, впопыхах натянул джинсы и майку, брошенные вечером на кресло, и вышел на улицу.

До его слуха донесся звук работающего сверла: некто по соседству что-то мастерил, где-то на задворках голосила детвора и лаяла собака.

– Рекс!
– позвал он, однако пес не отозвался.
– Иди сюда, дружок!

Будка у разломанной калитки была пуста, а в траве на огороде что-то шевелилось. В лицо ему пахнул порыв ветерка, принесший кислый, острый запах - вонь застаревшего пота, смешанную со смердным дыханием смерти, болотистыми ароматами реки и теми запахами, которыми пропитано отхожее место. За домом раздался полный боли стон, который пробрал его до костей. Предчувствуя неладное, Артем с опаской направился вглубь двора, аккуратно шагая. Трава на огороде зашелестела и вздрогнула, точно испуганная. И тут он увидел.

Плетение из прутьев и веток сцепилось с выступающим из подвала вязанием, превратившись с ним в единую вещь. Оно ползло вон из двора, двигаясь волнообразно, и тащило за собой изувеченный труп Рекса. Шкура с него была содрана - словно одна из нитей ужасного гобелена, она схлестнулась с косами из травы и полевых цветов - лапы вывернуты, сквозь них и все тело проложили свой путь стебельки, включив собаку в общую поделку. На проезжей части голова Рекса повернулась, будто пес хотел лицезреть хозяина в последний раз. Артем заметил его черные застывшие глаза, а также бутоны цветов, торчащие из пасти, вымазанные в крови.

Горло сжалось и запылало, словно он жар с печи сглотнул, однако чувство потери в тот же миг уступило место безрассудному страху: баба Нина все еще здесь! Он даже догадывался, где она находилась - за домом, куда он пока не решался заглянуть.

Артем постоял некоторое время, обдумывая свое положение. Что он мог сделать? Вызвать полицию, чтобы ребята из органов увезли неугомонного покойника, или обратиться к соседям?

"Да, - подумал он.
– Либо то, либо другое".

Но сперва нужно убедиться, что мертвец действительно тут. Рваными шагами Артем добрался до края дома и заглянул за угол. От зрелища, развернувшегося перед ним, он остолбенел и даже забыл, как дышать. Секунда, в течение которой он испытывал беспомощность и неизбежность своей смерти, замерла, словно придавленная кирпичами. Все вокруг было в крови, здесь явно произошла страшная бойня. У туалета, подмяв забор под себя, лежала туша коровы. Пасть ее была раззявлена, язык вывален наружу. В распоротом брюхе копошились связанные в косички ветки. Баба Нина восседала посреди этого хаоса на своем инвалидном кресле, точно на троне, с опущенной головой, раздетая ниже пояса. Тело ее разбухло и надулось, посинело, как небо на заре. Морщинистое лицо напомнило Артему старую тыкву, сгнившую без пользы на грядке. Часть кожи на голове сошла, явив взору гладкий череп, отдававший на солнце янтарным блеском, оставшиеся волосы, спутанные и грязные, спадали на плечи. Глаза у нее отсутствовали - вероятно, их спороли рыбы, когда она лежала на дне Метлушки, верхняя губа тоже исчезла, а нижняя оттопырилась и налилась лиловым цветом. Подле бабушкиных ног находился человек с дырой в животе, откуда тянулась длинная цепочка кишок, которые баба Нина лихо наматывала на спицы, создавая то самое полотнище, что ползло по огороду. Артем с ужасом узнал в нем дядю Вову. Старик не шевелился, но он дышал - громко, как лошадь, отфыркивающаяся от попавшей в ноздри воды.