Горький апельсин

Фуллер Клэр

Держась поближе к стене, я обогнула здание и подошла к главным дверям, которые оказались не заперты. Я не была в церкви с похорон матери, но запах воска и сам воздух, прохладный, как вода в ручье, казались мне чем-то знакомым и дружелюбным. Тогда я проплакала всю заупокойную службу, все гимны. Я не могла остановиться, даже когда викарий говорил свои несколько слов или когда принималась петь горстка престарелых друзей матери, – хотя толком не понимала, идут ли мои чрезмерные рыдания от жалости к себе или от ужаса, что

мать действительно умерла.

Эта церковь оказалась замечательно простой: скамьи, сплошные беленые стены, деревянный потолок. Я бы не сказала, что она меня разочаровала. Пройдя между скамьями, я проскользнула в ризницу, и как раз открывала посудный шкафчик над раковиной, когда услышала позади голос:

– Могу я вам чем-то помочь?

Я повернулась. В дверях стоял викарий, держа в руках молитвенник. У него были мешки под глазами, словно он не спал несколько ночей подряд, и волосы, собранные в довольно нелепый пучок, но больше всего меня встревожила его черная борода. Все викарии, которых я раньше видела, ходили чисто выбритыми.

– Извините, я за стаканом, – объяснила я. – Для воды.

– Боюсь, вам нужно приносить сюда собственные вазы для цветов. Снаружи есть кран, им могут пользоваться все.

– Я имею в виду – попить.

Он обошел меня, отодвинул матерчатую шторку, взял с полки стакан, наполнил его из крана и протянул мне.

– Мистер Локьер заметил, как вы входили через задние ворота.

Он окинул меня взглядом, и я четко представила себе, что он видит: седеющую женщину средних лет, довольно полную в талии, и горло ее подергивается от глотков. Но, видно, я прошла некое неведомое мне испытание, потому что он подал руку и представился:

– Виктор Уайлд.

Я замешкалась, потянула вперед руку со стаканом, отдернула ее, смущенно засмеялась, поставила стакан на сушилку. Снова начала протягивать руку и снова отдернула, чтобы прежде вытереть ладонь о юбку.

– Виктор? – переспросила я. – Викарий Виктор? – бездумно добавила я, и он округлил глаза, словно уже много раз слышал эту шуточку. – Простите, – извинилась я. – Фрэнсис Джеллико. Как поживаете?

Похоже, он уже заметил, что на пальцах у меня нет колец, потому что, кивая, отозвался:

– Мисс Джеллико, вы из тех, кто остановился в Линтонсе?

Он извлек из кармана носовой платок, и я вдруг с ужасом подумала, что он собирается вытереть им свою ладонь, к которой я прикоснулась при рукопожатии. Но вместо этого он провел им по шее и запихнул его обратно в карман.

– Я составляю отчет о причудливых сооружениях и садовых постройках, – сообщила я.

– Мы как раз хоронили одного из Линтонов. Собственно говоря, последнего из Линтонов.

– Я даже не знала, что кто-то из них еще жив.

– Что ж, – произнес он, – теперь их не осталось. Все они в земле.

Он завел руку к своему затылку, расстегнул крючок или пуговицу

и, прежде чем я успела отвернуться, потянул за высокий воротничок, который тут же выскользнул из-под его рясы вместе с каким-то приделанным к нему нагрудником. Я никогда особенно не задумывалась о деталях церковного облачения, но эта сцена меня потрясла: с таким же успехом он мог залезть себе под рясу и снять подштанники. Я перевела взгляд в сторону раковины, мучительно пытаясь придумать, что еще сказать.

– Он… он… у него остались какие-то родственники?

– У нее, – поправил викарий у меня за спиной. Послышался шорох снимаемой одежды, и на момент, пока он стаскивал что-то через голову, его голос зазвучал глухо. – Насколько мне известно, никаких родных, никаких друзей. Присутствовали только я и мистер Локьер, могильщик. Ну, и она сама, разумеется. Последняя Доротея Линтон была та еще особа. Чертовски сварливая и забывчивая. Непростой характер был у старушки.

Звякнули плечики для одежды.

– Подумать только, – отозвалась я, не уверенная, должны ли викарии вот так сплетничать насчет своих прихожан. – И все-таки, мистер Уайлд, она же отправилась в лучший мир, верно?

Я не раз слышала, как мать употребляет это выражение. Посмотрев через плечо, я увидела, что викарий уже снял свою рясу и что под ней у него джинсы и фуфайка вроде тех, что были у моего отца, только эту спереди украшало розово-желтое лучистое солнце – крашено было вручную, вроде бы это называют варенкой.

Он поднял брови:

– Что ж, если вам приятнее так думать. И называйте меня Виктором, пожалуйста.

Улыбнувшись, он взял стакан с сушилки, наполнил его из крана и, наклонившись над раковиной, вылил воду на свою белую шею.

– Боже, ну и жара сегодня, – заметил он, выпрямляясь. – Несколько лет назад Доротея попыталась снова пожить в Линтонсе. Судя по всему, она превратила одну из чердачных спален в ванную, чтобы наверху могла поселиться пожилая женщина, которую она прихватила с собой. В качестве чуть ли не горничной, прямо как в старые времена. По-моему, они там и месяц не продержались. Удивительно, как вы справляетесь. Там хоть есть электричество и водопровод?

Он снова потянулся к своему затылку: одно ловкое движение – и резинка, собиравшая хвост, оказалась на запястье, так что волосы крупными волнами легли вокруг его лица. Я лишь таращилась на него в изумлении.

– Там очень интересная атмосфера, – почему-то захотелось мне выступить в защиту этого места.

– Доротея Линтон считала, что армия, или власти, или кто бы там ни был лишили ее целого состояния, – продолжал он. Ручейки воды превращали розовые полоски на его фуфайке в лиловатые. На волосах и бороде у него поблескивали капельки влаги. – Всем, кому не лень было слушать, любила рассказывать, как у нее обманом все отобрали.