Горький без грима. Тайна смерти
Шрифт:
Но с другой стороны, Сталин вроде оправдывался искренне: в истории с переименованием изменить он что-либо бессилен — голос массы, низов!
В последнее время Сталин терпеливо искал контактов с ним, все больше интересуясь делами писательскими, обещал всякого рода помощь. Больше спрашивал. Своего мнения не навязывал. Держался обходительно, деликатно давал понять, насколько нужен Горький стране для формирования в ней новой культуры. Ну просто — без Горького, как без рук!
Явно не хотел, чтоб уезжал Горький в плохом настроении. Уговорил накануне, за три дня, 26 октября 1932 года, встретиться с писателями в обширной гостиной дома на Малой Никитской, уставленной тяжелой, обитой кожей мебелью. Именно тогда и назвал он писателей инженерами человеческих душ…
Подводя
Да, защищать еретиков вроде Замятина надо непременно. И пусть Сталина удалось-таки уговорить отпустить его наконец за границу, надо непременно принять Замятина в рождающийся Союз. Но защищать не единолично, хотя и бескомпромиссно, как делал он сам в 1929-м. Ведь никто не поддержал его тогда, не вступился за «отщепенцев».
Писателей должен защищать не лидер-одиночка, а организация. Литература, конечно, не может быть вне политики, как он пытался утверждать лет десять тому назад. Но она и не должна превращаться в служанку политики. Предстояло решить анафемски трудную задачу: связать писателей с идеей государственного строительства и одновременно оградить их от прямолинейно-некомпетентных вмешательств в выбор тематики, разработку замыслов — в святая святых — творческий процесс.
30-е годы… Мы пока еще далеко не до конца разобрались в том, какова итоговая равнодействующая, характеризующая умонастроения той исключительно противоречивой поры. По вполне понятным причинам в нашем сознании на первый план в последнее время вышла трагедия миллионов, вызванная вопиющими сталинскими беззакониями. И находятся даже последовательные борцы со сталинщиной, которые саркастически замечают: разве можно говорить о той поре по принципу «с одной стороны и с другой стороны». Дескать, с одной стороны, были беззакония, но, с другой стороны, был энтузиазм масс…
Приведем суждение нашей выдающейся современницы, филолога Лидии Яковлевны Гинзбург, чей творческий путь начался еще в 20-е годы и чьи труды получили наконец не только широкое общественное, но и официальное признание (государственная премия 1988 года за книги «О литературном герое» и «Литература в поисках реальности»). Заранее прошу прощения за длинную цитату из ее книги «Человек за письменным столом».
«Тридцатые — коллективизация, украинский голод, процессы, 1937-й — и притом вовсе не подавленность, но возбужденность, патетика, желание участвовать и прославлять. Интеллигенция заявила об этом и поездкой писателей по Беломорканалу, и писательским съездом 1934 года с речами Пастернака, Заболоцкого, Олеши и проч.
Нынешние все недоумевают — как это было возможно? Это было возможно и в силу исторических условий, и в силу общечеловеческих закономерностей поведения социального человека.
К основным закономерностям принадлежат: приспособляемость к обстоятельствам; оправдание необходимости (зла в том числе) при невозможности сопротивления; равнодушие человека к тому, что его не касается.
Напрасно люди представляют себе бедственные эпохи прошлого как занятые одними бедствиями. Они состоят и из многого другого — из чего вообще состоит жизнь, хотя и на определенном фоне. Тридцатые годы — это не только труд и страх, но еще и множество талантливых, с волей к реализации, людей, и унаследованных от прошлого, и — еще больше — растормошенных революцией, поднятых на поверхность двадцатыми годами».
Л. Гинзбург уж никак не отнесешь к числу тех людей, которые объяты ностальгической тоской по старому. Ею руководит столь недостающее большинству из нас стремление освободиться из-под пресса эмоций и подняться на ту духовную высоту, которая позволяет в суждениях о времени сочетать достоинство гражданина, патриота и высшую объективность ученого.
И
«Конечно, в 30-е годы у нашего народа было немало поводов гордиться успехами, и не только в создании новых заводов, городов. Пропаганда превращала в подвиг народа, и в первую очередь Сталина, и коллективизацию, и разгром множества „вредительских“ и „шпионских“ организаций. Мы ведь не только Днепрогэс, но и Беломорско-Балтийский канал относили к великим подвигам, не подозревая, сколько десятков или даже сотен тысяч могил осталось на берегах этого канала или канала Москва — Волга. Но этого не знали, я думаю, и создатели фильма „Волга-Волга“… В это десятилетие были созданы и лучшие книги и фильмы о революции и Гражданской войне — „Как закалялась сталь“, 3-я и 4-я части „Тихого Дона“, „Чапаев“, „Мы из Кронштадта“, трилогия о Максиме — всего не перечесть. В жизни переплелись трагедия и пафос, тайные преступления, которые открылись нам только через 20 лет, и энтузиазм, с которым вступили в жизнь новые поколения. Лично я очень высоко оцениваю деятельность писателей и работников искусства 30-х годов. Они помогли сформировать те поколения советских людей, благодаря которым мы выиграли Великую Отечественную войну, на которые опиралась перестройка, начатая при Н. С. Хрущеве… Деятели культуры 30–40-х годов в своем большинстве были искренни, и это позволило создать им духовные ценности, большая часть которых и сегодня не потеряла своего значения. Это фундамент советской социалистической культуры. Писатели и режиссеры 30-х годов не обманывали нас — молодежь, они сами верили в ту картину, которую рисовали нам в своих произведениях. Их беда была нашей общей бедой — мы не понимали всей сложности и противоречивости происходящих событий, хорошее виделось нам гораздо лучше и ярче, чем плохое».
В суждениях Роя Медведева, в чем-то далеко не бесспорных, важны два момента. Нравственный аспект: субъективная честность людей 30-х, не знавших многого и потому заблуждавшихся, но не шедших на сознательную ложь (это получило широчайшее распространение в период брежневщины, что привело к нравственно катастрофическим последствиям). И второе: хорошее виделось гораздо лучше и ярче, чем плохое.
Вся страна была охвачена единым порывом гордости за спасение полярников-челюскинцев нашими летчиками, легендарным перелетом чкаловского экипажа через Северный полюс в Америку, вызвавшим невиданный энтузиазм и в этой заокеанской державе — цитадели империализма.
Только изнутри можно было распознать все коварство, изуверскую жестокость сталинского аппарата, выработавшего самые изощренные способы «устранения» неугодных, чтобы сделать несколько другой вывод относительно тех же героев-летчиков: «Шум, поднятый вокруг полярных летчиков, должен заглушить крики и стоны терзаемых в подвалах Лубянки, в Свободной, Минске, Киеве, Ленинграде и Тифлисе. Этому не бывать! Слово, слово правды все еще сильнее самого сильного самолетного мотора с любым количеством лошадиных сил. Верно, что летчикам-рекордсменам легче добиться расположения американских леди и отравленной спортом молодежи обоих континентов, чем нам завоевать мировое общественное мнение и потрясти мировую совесть! Но не надо себя обманывать, правда проложит себе дорогу, день суда ближе, гораздо ближе, чем думают господа из Кремля».
Это — отрывок из письма в ЦК ВКП(б), написанного выдающимся советским разведчиком «Людвигом» (Игнатием Рейсом) 17 июля 1937 года. Узнав о кровавых злодеяниях сталинской клики то, чего не могли знать массы, он нашел в себе силы порвать с воцарившимся в стране режимом тоталитарно-антисоциалистической диктатуры. «Людвиг» опередил Ф. Раскольникова и других, но быстро поплатился жизнью за свой шаг от руки ежовских агентов, систематически занимавшихся актами международного политического терроризма. (В структуре КГБ, оказывается, существовал специальный отдел по убийствам политических противников не только в стране, но и за рубежом.)