Горький дым
Шрифт:
Рутковский уже давно понял: им не отвязаться от Карплюка. Вообще он заметил, что в последнее время его редко когда оставляют без присмотра. В буфете, как правило, подсаживается кто-нибудь из работников, чаще Сопеляк или Карплюк, иногда в комнату неслышно заходил Кочмар — любил подкрасться сзади и смотреть, что именно делает Рутковский. Максим не исключал также фотографирование скрытой камерой. По крайней мере, два или три раза его вызывал к себе Кочмар, беседовал, потом под каким-то предлогом выходил, оставляя Максима одного с секретными бумагами, разложенными на столе. Отсутствие шефа длилось до четверти часа, один раз он прямо сказал, что идет к Лодзену — кабинет того находился на другом этаже, и Максим мог даже приблизительно высчитать, сколько будет отсутствовать пан Роман.
Эти хитромудрости были известны Рутковскому, в Центре ему рассказывали, что приблизительно такие методы рекомендуется использовать для проверки лояльности подчиненных. Оставаясь один, курил, просматривал газеты на журнальном столике, ни на шаг не приближаясь к секретным бумагам.
Рутковский понимал, что хитрости Кочмара и назойливость Карплюка — разные звенья одной и той же цепи, и лично для него лучше, если пан Степан поедет с ним. Служба охраны станции завтра будет иметь отчет Карплюка о сегодняшнем вечере у Мартинца, а о том, чтобы ему не пришлось много писать, позаботится уже он, Рутковский.
Максим предложил:
— А что, Иван, давай и правда возьмем пана Карплюка. Девушки не будут возражать: он такой начитанный, говорят, на днях прочитал два рассказа Фолкнера.
— Ну если пан Степан взялся за Фолкнера, — поднял руки вверх Мартинец, — сдаюсь!
— Не верите? — Карплюк вытянул из воротничка рубашки длинную шею, вертел головой. Рутковскому иногда казалось, что пан Степан может поворачивать голову на все триста шестьдесят градусов и не делает этого только потому, что стыдно.
— Вот прочитал Фолкнера, а на будущей неделе буду читать Фицджеральда. А дальше у меня запланирован Стейнбек.
— По рассказу?
— А для чего больше?
— Ну и голова, — восхищенно выкрикнул Мартинец, — а потом будет говорить: читал Фолкнера!
— А что, неправда? Ты же не читал...
— Не читал, — признался Мартинец, — у меня нет времени.
— А ты за девочками меньше бегай. Хоть поумнеешь.
— Завидуешь?
— Завидую... — как-то неожиданно согласился Карплюк.
Мартинец весело засмеялся.
— Если хорошо будешь себя вести, что-нибудь оставим и для тебя.
— Сегодня?
— Какой быстрый! Сегодня посидишь немного, и бывай здоров.
— Я согласен.
— А если согласен, подвезешь пана Рутковского. Я еще должен заехать за Гизелой.
Это предложение устраивало всех, особенно Карплюка. Обрадовался до того, что открыл перед Рутковским двери, и Максим подумал, что, возможно, за каждый очередной донос служба охраны станции платит ему аккордно.
Карплюк имел довольно дорогой для его заработков «опель». Поговаривали, правда, что он понемногу и довольно успешно играет на бирже вместе с Кочмаром (отсюда и благосклонность последнего), и не без оснований, так как Максим несколько раз видел, как пан Степан изучал биржевые ведомости и делал выписки из них. Более того, на глазах у самого Кочмара: другому шеф обязательно сделал бы замечание за такое нарушение дисциплины — Карплюку все сходило с рук.
Пан Степан вел машину осторожно и потихоньку, и Максим вдруг чуть не захохотал, представив, как Карплюк пишет доносы. Наверное, вертит головой так же, как сейчас, прищуривает правый глаз и долго смотрит на бумагу, решая, стоит ли немного добавить к тому, что на самом деле сказал тот или иной работник, — и добавляет, прохиндей...
Будто в ответ на эти мысли, пан Степан вертел головой, кажется, только одним глазом взглянул на Рутковского, ибо другим следил за улицей, спросил:
— Так что пан Максим думает о сегодняшней конференции? Говорят, что этот Засядько не в себе и сумасшедший дом по нему давно плачет.
Рутковский напустил таинственность на лицо.
— Хочет ли пан знать мое настоящее мнение? — спросил.
— Конечно. Пан такой умный, и к его мнению прислушиваются все.
— Так вот, — ответил Рутковский веско, — я давно не слышал такого содержательного выступления, как сегодня.
— И пан не смеется?
— Не до смеха. Если конференцию вел сам пан Мак, значит, ей придают значение, и все сомнения неуместны.
— Я нисколько не сомневаюсь...
— Да, мне известны взгляды пана, и за это я вас глубоко уважаю.
— Приятно слышать это из уст нашего молодого коллеги. — Карплюк повернул шею так, что казалось, голова на ней не удержится. Пошевелил ушами от удовольствия и признался: — О пане говорят всякое и не всегда хорошее, но это от зависти. Пан Сопеляк...
— Пан Сопеляк живет старым багажом.
— Если бы не пани Ванда, его давно бы уволили. Так вот, пан Сопеляк считает, что вы слишком радикально настроены.
— Мое мнение разделяет пан Роман.
— И я также.
— Всегда приятно иметь единомышленника, — признался Максим, однако не очень искренне: этот долгошеий примитив не вызывал ничего, кроме отвращения. К счастью, уже подъезжали к дому Мартинца — правда, всю проезжую часть перед домом заняли автомобили, пришлось остановиться за углом. Сразу за ними подъехали Иван с Гизелой. Карплюк, увидев девушку, застыл с наклоненной набок головой, будто прислушивался к чему-то, глаза сделались маслеными. Гизела была не очень красивой, но какой-то вызывающей; не шла, а демонстрировала себя, как хорошая манекенщица, — несла свои прелести, предлагая всем полюбоваться ими.
Увидев, как застыл Карплюк, уставившись на нее, остановилась, выставив немного вперед и в самом деле красивую длинную ножку. Взмахнула ресницами.
— Гизела, не соблазняй дедушку, — одернул ее Мартинец.
Карплюк бросил на него взгляд, полный ненависти.
— Вы никогда не отличались тактичностью, — заметил зло.
— Да, мои манеры всегда требовали усовершенствования, — захохотал Иван, — однако я не жалею об этом.
— Напрасно.
— Я познакомлю вас с еще лучшей девушкой.