Горький хлеб (Часть 7)
Шрифт:
– Забыл спросить у смутьяна, вернулся ли Афоня Шмоток. Поди, в бега подался, лиходей, - озабоченно проговорил приказчик, выехав на проселочную дорогу.
Приехав в свою просторную в два яруса избу, Калистрат Егорыч, не мешкая, снарядил Мокея с двумя дворовыми за бобылем.
Но вернулись челядинцы с пустом.
– Нету Шмотка дома. Баба его сказывала, что в лес за малиной подался.
Калистрат Егорыч затоптал на дворовых ногами.
– Бегите в лес, дурни! Ищите Афоньку.
Приказчик еще долго сновал по двору, плевался, тихо бранился, а затем вспомнил про княжью грамоту. Писал в ней Андрей Андреевич,
Калистрат Егорыч присел на крыльцо и стал размышлять. Мужики нонче уж больно прижимисты. Намедни, вон, на себя едва по десятку яиц со двора собрал4. Сколь шуму было. А тут деньги немалые.
Сказал Мокею:
– После косовицы собирай сход. С мужиками буду толковать.
Глава 76
ЗАВЯЗАЛИ ИЛЬЕ БОРОДУ
Завтра - Ильин день. Селяне худо-бедно, но все же готовились к большому празднику. Судьба урожая в руках батюшки Ильи. Он все может - либо засуху на мирян напустит, либо дождя ниспошлет, а то за великие грехи и градом весь хлебушек побьет. Как тут не помолиться за святого пророка да не почествовать.
Ранним утром, когда солнышко едва над дремавшей землей вылупилось, Карпушка Веденеев направился селом на отведенное ему сенокосное угодье. Припоздал новопорядчик с косовицей. Все свою новую избенку рубил с плотниками.
Возле храма Карпушку повстречал благочестивый старик в чистой домотканой рубахе.
– Куда снарядился, голуба?
– спросил страдника белоголовый Акимыч.
– Лужок докосить, батюшка. Спозаранку да по росе коса легко шаркает.
Акимыч сурово покачал головой.
– Илью гневишь почтенный. Ступай в избу, а не то тебя мужики кнутом отстегают.
Карпушка остановился посреди дороги, почесал затылок и побрел назад.
– Упаси бог Илью гневить, - проворчал ему вслед Акимыч.
Не зря осерчал благочестивый старик на селянина. Уж так издавна повелось - на Ильин день стогов не мечут, в поле не жнут и всякую работу оставляют. А то либо громом убьет, либо молнией спалит все село. Всякого, кто нарушит древний обычай, селяне жестоко наказывали.
Накануне, до всенощной, в храме Илью задабривали. Несли в церковь приготовленные заранее три ендовы меду, малый бочонок браги, пучок колосьев, зеленый горох, а также краюху хлеба, выпеченную из свежей ржицы.
После приношений Илье в храме, мужики, принарядившись в праздничные рубахи, потянулись к своим ржаным загонам - завязывать пророку бороду.
Исай вступил на межу сосредоточенный и строгий. Широко перекрестился, трижды поклонился золотистому полю, обмолвился:
– Даруй, святой Илья, доброй страды и хлебушка вволю. Приступим с богом.
Пахом, Прасковья и Иванка вслед за Исаем углубились сажен на пять в поле и связали тугими перевяслами колосья в один большой сноп.
– Ну, вот и завязали Илье бороду, - снова произнес Исай.
Молча постояли вокруг снопа, перекрестились и вышли на край загона.
К оставленным на корню перевязанным колосьям на селе относились с великим почетом, считая, что, кто дотронется до закрута, того скорчит, а урожай погибнет. Освященный сноп не трогали до окончания всех пожинок. В последний день оставленные колосья "Илье на бороду" подрезали всей семьей при полном молчании. Мужики верили, что если при уборке последнего снопа кто-нибудь скажет хотя бы одно слово, то пожиночный сноп утратит свою чудодейственную силу. Затем пожиночный сноп с великими предосторожностями приносили в избу, ставили на лавку в красный угол, под иконы, а в день Покрова торжественно выносили во двор и совершали обряд закармливания скотины. После этого крестьяне считали, что вся дворовая живность подготовлена к зиме, господь бог защитит ее от напастей и порчи. И с этого дня скотину уже не выгоняли на выпас, а держали у себя во дворе.
...На краю нивы мужики нарвали по пригоршне колосьев, сложили их в шапки и понесли домой.
В избе, поставив икону на стол, вышелушили перед образом из колосьев зерно в деревянную чашку, вынесли ее во двор и поставили на ворота.
– Ступай, Прасковья, за отцом Лаврентием, - сказал Пахом.
– Тут спешить не к чему, Захарыч. Батюшка Лаврентий о том ведает. По избам он ходит. Скоро и к нам завернет, - степенно проговорил Исай.
Священник появился перед избой в сопровождении дьячка и псаломщика Паисия с плетенкой.
– Провеличай Илью, отче, - попросил старожилец.
Батюшка Лаврентий, сняв с тучного живота серебряный крест, осенил им деревянную чашу с житом и минут пять молил пророка о всяческой милости мирянам.
Затем мужики, перекрестив лбы, положили в плетенку Паисия алтын да дюжину яиц.
А батюшка не спеша шествовал дальше5.
Глава 77
БЫТЬ БЕДЕ
– Матвея мы с Прасковьей навестим, дела обговорим, но со свадьбой повременить надо, - сказал отец.
– Отчего так, батя?
– Нешто не разумеешь? Ниву надо убрать, хлеб молотить, озимые сеять. Какой мужик в страду весельем тешится. После покрова свадьбу сыграем6.
Иванка угрюмо насупился.
– До покрова ждать нельзя, отец. На заимку княжьи люди часто наведываются. Сведут они Василису либо надругаются.
– Ох, не торопи меня, сынок. Недосуг нонче. Сумеешь Матвея уговорить приводи девку. А свадьбу после страды справим, - вымолвил Исай и пошел запрягать лошадь.
На другой день мужики всем селом вышли зачинать зажинки. А Иванка перед тем, как отправиться в поле, забежал к Агафье. Баба, в окружении пятерых ребятишек, горестно сидела на крыльце и всхлипывала, распустив космы из-под темного убруса.
– Как там Афоня, мать?
– Ой, худо, Иванушка. Второй день в застенке сидит. Отощал. Едва упросила краюшку хлеба да свекольник осударю моему передать. Пропадем мы теперь.
– Пытали Афоню?
– Покуда не трогали. На Ильин день грех людей забижать. Уж ты скажи мне, касатик, за што Афонюшку мово взяли, за какие грехи?
– Не знаю, мать. Не горюй, выпустят Афоню.
– Дай-то бог, касатик, - закрестилась Агафья и вновь залилась горючими слезами.
Обычно выходил Иванка на первые зажинки приподнятый, как и все селяне. Но на этот раз ехал он к ниве озабоченный. Не до веселого сейчас. Князь его, поди, уже в Москве поджидает. Не ведает Телятевский, что не вернется он больше в княжьи хоромы. Правда, могут и силком его в усадьбу привести. Князь крут на ослушников.