Горький шоколад

Субботин Максим Владимирович

— Признайся, ты просто хочешь оттянуть момент исполнения наказания.

Он вошел в нее примерно наполовину. Габриэль закусила губу и блаженно улыбнулась.

— От тебя ничего не скрыть, — проговорила, продолжая улыбаться. — Но другого способа не получить по попе у меня нет. А этот мне очень понравился.

Второй раз был неторопливым и очень нежным. Много касаний, много взглядов, много поцелуев. Сначала Габриэль просто лежала на столе, позволяя максу делать с собой все, что тот захочет. Двигаться с той скоростью, с какой он захочет. Потом она села, откинулась на руки и, глядя ему в глаза, начала двигаться в ответ. А

после Макс увлек ее обратно в кресло, где почти в точности повторился их относительно первый раз, в гостиной, с той лишь разницей, что теперь член Макса не остался без дела.

Она проснулась в постели, но не в своей комнате. Сонно щурясь, села, пытаясь понять, который час. Окна оказались плотно зашторены, и не было ни одной щелочки, чтобы разглядеть время суток за окном. Эль осмотрелась: шкаф, стол, пара картин, серо-белые тона в отделке. Так, похоже, она в комнате Макса. А ведь собиралась встать пораньше. Даже будильник в телефоне завела, чтобы уйти до того, как все в доме проснутся. Долгие проводы были совершенно ни к чему.

Но, похоже, все пошло насмарку.

А всему виной вчерашняя ночь.

Эль прикрыла глаза рукой, вспоминая — и отчаянно краснея. Они сделали это на столе? Господи, и это было так прекрасно, что одного отголоска памяти хватило, чтобы заставить ее сердце пуститься галопом.

Господи, она всего лишь собиралась попрощаться. Просто поставить красивую и яркую точку — и уйти. А в итоге он вымотал ее так, что она даже не помнила, как уснула.

Но, возможно, еще не поздно?

Эль откинула одеяло, попыталась встать, и поняла, что не может. Ногу что-то держало. Она сперва подумала, что это Робинзон, но нет — котяра спал рядом, и даже ухом не повел, когда она пошевелилась. Вот так: вчерашний бездомный джентльмен сегодня спит на шикарной постели с дизайнерским бельем. Эль не удержалась и почесала кот за ухом, и он тут же замурчал в ответ, вытянулся, будто желая показать, какой он большой. Котяра действительно казался гораздо больше, чем там, в Лондоне, подобранный в луже — отъелся, распушился. Настоящий пуфик на лапах. Причем пуфик любопытный и общительный.

Но раз это не кот, то что тогда?

Эль села, присмотрелась. Ее нога за щиколотку была привязана к столбику кровати шелковой лентой. Привязана — громко сказано. Конечно, будь у нее желание, освободиться не составило бы труда. Но… как это понимать?

— Проснулась? — Макс, приоткрыв дверь плечом, боком пятился в комнату с подносом в руках. — Уже почти полдень, ты молодец спать.

Эль, вдруг осознав, что сидит совершенно голая, потянула на себя одеяло. Макс, водрузив свою ношу на прикроватный столик, сел на кровать и, перегнувшись через Эль, погладил Робинзона. Кот, сладко выгнувшись, растянулся еще сильнее.

— Представляешь, скребся ночью в дверь, пришлось пустить.

— Он, кажется, почти обжился, — ответила Эль, все еще пытаясь собрать мысли в кучу.

— Скоро нас выселит спать на коврик, — шепотом сказал Макс, а Робинзон мяукнул, словно понимал, о чем речь.

Эль сглотнула. Нас?

— Пришлось тебя привязать, чтобы не наделала глупостей, — сказала Макс, распрямившись.

— Я и не собиралась. — Эль еще выше подобрала одеяло.

— Думаешь, раз мне тридцать, то я старый, глупый и слепой? — Он покачал головой. — И не видел, что ты придумала? И зачем вчера пришла?

Эль выдохнула. Ну, да, все же было очевидно,

особенно после того, как она позорно сбежала от его попытки обсудить ее поступление. Просто ушла, даже не дав ему возможности что-то сказать. Боялась услышать его мягкие намеки, что пора бы ей выметаться за порог. А потом еще и это прощание. Она просто не могла уйти, не насладившись этим мужчиной еще раз. Идеальным мужчиной, которого любила сильнее, чем саму жизнь.

— Я не хочу тебя обременять. И мы договаривалась, что как только все прояснится…

— Одуванчик, не нужно мне напоминать то, что я и так прекрасно помню.

— Ну, мало ли.

— Значит, ты все-таки считаешь меня старым и тупым. — Он даже не скрывал, что наслаждается ее неловкостью. — На самом деле мне еще никогда так сильно не хотелось переложить тебя через колено и отшлепать. Чтобы ты на всю жизнь запомнила, почему говорить глупости болезненно для твоей хорошенькой пятой точки.

Эль просто молчала. А что ему говорить? Что она вконец растерялась? Не знает, что думать и говорить? Что ей меньше всего на свете хочется расставаться с ним, но эта сказка слишком хороша для девчонки из трейлера. И Марго, возможно, в какой-то степени была права, когда говорила, что это не может быть всерьез и надолго. Не потому, что Макс привык к другим отношениям, а потому, что они оба на разных полюсах.

— Понятия не имею, о чем ты сейчас думаешь, Одуванчик, но явно не о том, о чем нужно.

— Я думаю, что не могу и не хочу всю жизнь просидеть в тени твоего имени и твоих финансовых возможностей. — Эль втянула нижнюю губу, вспомнила их вчерашние жаркие поцелуи — и грустно выдохнула. — Ты — образец всего, что меня восхищает в людях, Максимилиан Ван Дорт. Ты умный, настойчивый. Ты сам себя сделал. Показал всему миру, на что способен острый ум и деловая хватка.

— Если бы я умел краснеть, то покраснел бы. — Он показал язык и, подвинув к ней Робинзона, растянулся рядом на постели. — Надеюсь то что мы снова в одной кровати не помешает ходу твоих мыслей? Видишь, я даже кота между нами положил.

— Хватит надо мной насмехаться! — разозлилась она. От стыда и от того, что одной лишь интонацией он снова вселил в нее надежду, что для них еще не все потеряно. Надежду, которой она накануне устроила пышные похороны.

— И в мыслях не было. — Веселые морщинки вокруг его глаз свидетельствовали об обратном.

— Я люблю тебя, Макс, но я не буду рыбой-прилипалой. Не буду паразитом, который к тебе присосался.

— Если ты о вчерашнем…

— Что ты за человек! — Чтобы скрыть смущение, Эль уткнулась лицом в подушку.

— Прости, Одуванчик. Если ты хотела поговорить о биологии, то я весь внимания.

— Да причем тут биология?

— Ну, как же. — Он принялся загибать пальцы. — Рыба-прилипала, паразит.

— Ты же понимаешь, о чем я. Просто зачем-то высмеиваешь.

— Я высмеиваю не тебя, Одуванчик. — Он перестал дурачиться, подпер голову кулаком. — Я высмеиваю предрассудки, которыми напичкана твоя светлая голова.

— Это не предрассудки. Это… правда.

— Правда то, что ты любишь меня. И правда, что я тоже люблю тебя. Остальное — предрассудки, страх и недоверие. И если первые два я готов тебе простить, то последнее меня, знаешь ли, задевает. Понятия не имею, чем заслужил такое недоверие, но неужели ты и правда думаешь, что я мудак, который так просто позволит тебе уйти?